Устинья Степановна Мельникова
САМЫЙ ПЕРВЫЙ ЭШЕЛОН
Устные воспоминания Устиньи Степановны Мельниковой
Мы приехали в тридцатом году, 14 марта. Наш эшелон был самый первый. Эшелон был псковский, Красные Струги, наш
разъезд Лапино и станция Новоселье. Тех, которых привозили потом, летом, селили в палатках наверху, где потом
была церковь, где больница. А нас привезли - было только три шалмана. Как едешь - мост-то. Проедешь мост -
сразу мы на левой стороне были.
По “железке“ , по-настоящему нас довезли до Апатит. С Апатит нас вымыли в вагоне и по одному, по два вагона стали
возить на “кукушке“. Едем - едем и свалимся, потому что в снегу было вырыто и на кочках - рельсы. Дорогу эту строили
заключенные. Они жили там же на 13-м километре, где и нас поселили, только с другой стороны.
Теснота была страшная. Ночью, бывало, пойдешь в тувалет, вернешься - тебе места нет. А у кого коса - у тех волосы
ночью примерзали. Ну а что ж - доски были кой как, и толью обиты. А печки были железные, небольшие.
Если вправду говорить - никто не поверит как жили. А если врать...
Матери пеленки детские на себе сушили, обмотает вокруг себя и сушит.
Ну, значит, привезли нас 14-го, а 15-го мы уже пошли на работу - снег рыть на 16-м километре. Дороем до земли , идем
домой. Придем на утро - места этого уже не найти. Тот год был снег - в три человека рыли. Это жутко было - сколько
снега! Из шалманов иной раз было не выйти - засыпало. А ведь тут траншеи все вручную. Это мы расчищали место, где
должны были дорогу вести. Вот я помню, у нас был десятник вольный Аршинов, такой маленький. крутенький, а мы все
молоденькие, говорили "Фу, не любим мы тебя, больно куришь много", а он из карманов все вытрясет -
"Все, не буду больше курить".
Вот ведь говорят: “Краса не одна, а молодость во всех одна“. Господи, как было интересно и весело, а теперь,
посмотрю, у молодежи и веселья-то нету.
А потом стали мужчины строить баню, сразу как под мост поедешь. Где теперь хоронят. Потом привезли лошадей, и многие
лошадки узнавали своих хозяев. А наша лошадь сюда не попала.
У нас вообще-то хозяйство небольшое было - шесть десятин. Деревня стояла около железной дороги, как работы нет -
идем на биржу: и графит сеяли, и вагоны грузили. Я еще девчонкой была - возьмется отец вагоны грузить, и я иду с ним.
Вот такие мы кулаки были. Меня потом сын спрашивал:
“Мама, почему кулаками зовут?
- Не знаю“, - говорю.
“А я знаю: потому что на кулаке спали“. Конечно, и на кулаке ляжешь - день и ночь работать. И сенокоса у нас
своего не было. Ходили с отцом в лес косить, в казенный. У нас очень много было там казенного леса, там военные
лагеря были рядом, может слышали, Владимирский лагерь раньше назывался. Вот в этот лес и идем косить. Он косит, мы
собираем, по пояс мокрые... Когда высылали, отец говорил: “Ох, знал бы, я вас и не мучил бы“.
А мы: “Тятя, так чего ж ты мучил?“ - “Так ведь надо было жить как-то“.
Которые хорошо-то жили и имели работников, так они уехали раньше. Продали помаленьку все, что могли. Первых детей
отправили, а потом и сами - вслед за ними. Одни мы , дураки, как бывало тятенька скажет , остались, да работали день
и ночь, пока не выслали.
Сперва к нам пришли с сельсовета ночью, все описали. А потом говорят :
"Степан Федулаич, запрягите лошадь и свезите к брату". А тот жил на хуторе. Отец у меня сиротой вырос,
и мать моя - шестимесячная в животе была, как ее отец умер и шестеро детей осталось. Он мне говорит :
"Ну, Устишка, иди запряги лошадь". Я пошла лошадь уцепила, запрягла и повезла, еще два раза вывернула их.
У нас лошадь была такая... маленькая , худенькая, но летит как птичка. Они смеялись все, я говорю:
"ну а я причем , что она такая сумасшедшая". Они говорят:
"Ладно, доченька, остановись, тут мы пойдем пешком.
Ой , думаю, милые мои, пойдете вы. Вам там собаки на хуторе...
Ну, значит, описали. Через сколько-то времени выгнали из дома на хутор, к дяденьке. Мы там и жили. Правда, одну нашу
корову, нам дали. И бывало каждый день мы идем в деревню, собака нас встретит и проводит , и сразу к корове.
Корова наклонится и у нее слезы-слезы так и текут, и текут у коровы, и собака ластится-ластится. Ну, думаем, не
пустим ее туда.
А там лошадь осталась, корова, овечки там сколько-то. Нет, собака нам покою не дает, мол, надо идти туда.
Ну, а потом нас увезли. Сестра моя старшая была замужем, ее не выслали. У нее девять детей было. Дядюшку оставили. Их
в Синявино выслали. У него такие хорошие две лошади были, в яблоках. А потом приехал кто-то и говорит :
"Кирилл Федулаич, твои лошади идут по дороге и сено собирают". Он - ох по ох и на работе умер.
А тетенька-то жила долго. И сыновья его оба были на фронте.
Ну вот, значит, когда пригнали лошадей, я стала возчиком работать. Мы щиты возили через озеро, где сейчас ботанический
сад. Но до самого места не доезжали, на берегу бросали, а там лопари приезжали и забирали щиты, и везли на оленях на
стройку. Олени-то по любому снегу пройдут, а лошади - нет. Я этих лопарей боялась, черные, разденутся, пар от них
идет. А оленей тогда здесь было много. Ходили целыми стадами, по 500-1000 голов, совсем недалеко от 13-го километра.
Ну, зима кончилась, отец пошел в горсовет просить земли - картошку сажать. Его отговаривали: не вырастет, мол.
- Если работать - вырастет.
- А отберут ?
- Ну что ж, из дома выгнали, пусть и тут отбирают.
Все смеялись: "Дурак ты бородатый, ( у нашего отца во-от такая борода была , он старовер был, век не брил)
какая здесь картошка в камне будет! А он говорит : "Попробуем".
Картошка выросла крупная, хорошая, и давай круг него все-все сажать. По горам ходу не стало - одни тропочки, столько
картошки все посадили. Не дали нам ходу шире. Мы взяли и в другом месте посадили. У нас три участка было. Мы
накапывали много картошки. Ну и работы хватало. Коз держали. Надо было как-то жить.
На 18-м километре клуб был сделан для нас, для переселенцев, а на 20-м - другой, туда переселенцам ходить было нельзя
- выгоняли, хотя нас ребята вольные звали тишком.
У нас, у псковских фамилий не было. По отцу звали. Вот у меня свекор был - у них у всех в семье была разная
фамилия.
Первое время , сколько не помню, у спецпереселенцев из заработка высчитывали с каждого рубля 25 копеек, а потом,
покамест на фронт не пошли, по 5 копеек с рубля.
Муж у меня был тоже из спецпереселенцев, мы с ним на Ниве-2 встретились. Туда нас, девчонок, отправили в столовой
работать . По-моему, в сентябре, вроде бы в 32-ом. И на Ниве-2 , нам в первую ночь в палатке ребята вольные
залили печку, всех ремнем настегали. Хулюганили. Почему мы с ними не сообщаемся. Пришел наш заведующий- мы все
в слезы , мол, мы здесь жить не будем, уедем. Он пошел в Пинозеро. Вызвал милиционеров - обыскали эту палатку
шестую. Нашли водки много. Их сразу всех ходом в Кандалакшу отправили.
Потом мужики строили столовую. А мы выгружали вагоны : посуду, там, все. Мыли, готовили. Я в палатке в Пинозере
готовила начальству обед. И ходила на Ниву-2 ночевать.
Спецпереселенцы там сначала один канал построили - на Ниве-2, а потом еще второй - закрытый. Мужа еще перед войной
назначали на восстановление в правах, а он не подписался больше на заем, его и не восстановили.
А как война началась, нас повезли в эвакуацию в Казахстан, на Иртыше плотину строить. На Кольском кулаков вроде
постыдились брать в армию, а там всех мужчин и взяли. Так, когда шли по четыре да по пять братьев, и все такие
- дубьё , так все говорили: “Вот это армия, вот это армия!”. Взять моего мужа: кулаком считался, а учили на
летчика.
Ну вот, а мужа убили, я сама пятая осталась. Двоих там похоронила, в Казахстане. Там теперь город, и могил не найти.
Вообще у нас из родни человек двенадцать на войне убиты.
И еще скажу: трудно жили, но дружно, по-человечески. Помню, когда уже в “деревяшку“ переехали, там три семьи коров
держали. Бывало, сено сохнет во дворе, дождь пойдет - так весь дом выскочит: раз-раз - и уберут сено. И воровства
никакого не было, не то что теперь: половик, и то с веревки уведут.
Может, мы тогда бы и могли коммунизм построить, а теперь, по-моему, нет.
г.Кировск
(записала П.Беспрозванная)
* * *
L3HOME
Хибинский мемориал
А.Г. Лермонтов
Кадеты
