Воспоминания Эльфриды Андреевны Аншиц

НА 13м И 16м КИЛОМЕТРЕ

Э.А.Аншиц (1919г.р.)) родом из Новгородской обл.

Прибыли мы на 13-й километр, Через 2-3 недели перевели на 16 - й километр, поселили в шалмане , где жило около 50 человек, не считая еще эстонцев. На нарах на человека приходилось по полметра погонного. Лежали все вместе: мужчины, женщины, дети - обычно семьями, без перегородок. Я свою семью заканчивала , она (Э.А.Сутарихина -прим. ред.) - начинала. Спали рядышком, все обнималась.
Готовили на времянке - железной печурке, да готовить-то было нечего. Мы привезли, как было предписано , по два мешка мешка ржаной муки, положили под нары, а дело то было в начале апреля. Пошли грунтовые воды, вся эта мука заплесневела , в комья превратилась, готовить из нее можно было тоько болтушки. Да еще воду грели, чая не было. Было невероятно трудно, это сейчас даже трудно представить.
Когда появились ягоды, стали ходить по ягоды. Черника нас спасала, собирали мы много, продавали по пять копеек стакан. Я за лето себе на туфли накопила, на учебники. Я собирала, а продавала мама по воскресеньям.

Работала мама на стройке, строила фабрику, потом работала на фабрике в душевой. На стройке не было никакой техники, кроме каких-то редких лошадок. Помню, как мама через металлическую сетку кидала песок, просеивала. Потом готовили раствор, и вот мама с двумя ведрами - я пробовала, ведро мне было не поднять - наверх, по шаткой временной лесенке...
А вечером, после работы на фабрике, строили жилые бараки, строили город. А пока жили в шалманах, а потом и того хуже - попали в палатку. Шалман - это дерево, обтынутое толью, а палатки - материя, покрытая толью. Маленькие окошечки, продувались насквозь, волосы примерзали...Хуже скотного двора.
Когда жили в шалманах, пожитки свои держали под нарами, и никогда не было никакого воровства - честность была беспредельная.

Родители регулярно ходили отмечаться в комендатуру - где-то на 19 -м километре (все поселки назывались по километрам - 16-й, 18-й, 19-й, 23-й)...

Вспоминаю, как нас забирали с хутора в Новгородской области, Ермолинского сельсовета. Просыпаюсь от плача. Плачет маленький братик, трехлетний. Мама его держит на руках, а его кроватку обыскивают, оружие ищут. Я ничего не понимала. До этого ничего особенного не было. Папа читал газеты, но правда, говорил, что брат его уехал в Саратов, решил бросить землю. Что-то такое прочитал, что надо лучше кидать землю.
А тут вот эти человека четыре все обыскали и велели папе одеваться. Папа у нас был просто хлебопашец... Стал он одеваться, тут мама заплакала, спрашивает:"Что случилось?" Те люди ничего не говорят, а папа сказал:"Не расстраивайся , разберутся ". И все. Увели - и навсегда.

А месяца через два пришла бумага - нам велят собираться. В повестке было написано , взять муки на два месяца. Какая-то женщина, приехавшая из Ленинграда, разговаривала с мамой, советовала взять одежду - мало ли что, мол. А куда надо будет ехать, не говорила. А у нас-то ничего не было, даже валенок не было, в поршнях ходили. А из хозяйства помню кастрюльку алюминевую да котел . Вот он хорошо пригодился, потом , как цыгане , на кострах готовили. Везли нас сначала на лошадях, потом в поезде, в товарных вагонах. Скот весь оставили.
Были у нас коровы, кажется , четыре. Земля у нас была болотистая, коров держали для навоза в основном. Ну и продукты от них были. Дом у нас был неплохой, но недостроенный, прежний дом горел, отстроиться не успели. Богачами не были.
Брат отца учился в Ленинграде, в летном училище. Как отца забрали, его сразу выгнали. Приехал он к нам и тоже стал переселенцем, поехал с нами. Был он грамотный, устроился десятником, получал хорошо, а мама получала всего 100 рублей, да еще высчитывали 5% поселенческих, а сначала даже - 20 %. Никаких коэффициентов, полярных для поселенцев не было.
В 33-ем кажется году всех нас восстановили в правах. Я опазадала на это торжество у кинотеатра. Мама смогла уже по путевке поехать в дом отдыха в Ленинград на Кировские острова, потом на родину поехала после путевки - большой был отпуск. У родных где-то остановилась, потом пошла пешком на наш хутор. Пришла - а там ни у кого нет хлеба, все голодные, хорошо если у кого картошка есть. Мама у них спрашивает: "Куда вы все девали? Ведь мы все оставили - и скот, и постройки?" Все прахом пошло. Устроили там колхоз, а куда скот сводить - не построили. Родственники жили на хуторах далеко от нас. Коровы не доенные кричали, кто мимо проходил - доили их прямо в навоз. Потом все пропали, и лошади тоже. А была вся скотина описана, опись где-то существовала, задолго до высылки, и никуда нельзя было скот девать, нельзя было резать. Когда высылали, не взяли мы даже курицы...

К 37-38 году восстановили в правах всех молодых. В медучилище, где я потом училась, уже переселенцами нас не считали. Потом со мной заключили договор как с молодым специалистом. А потом вдруг пошла волна - с бывшими поселенцами не стали заключать договоры, платить полярные. У кого был договор - пришел приказ заморозить полярные. Еще после войны полярные не платили.

Из книги воспоминаний спецпереселенцев: