Мария Алексеевна Неклюдова

1927 г.
КРАТКИЙ ИСТОРИЧЕСКИЙ ОЧЕРК ХАРЬКОВСКОГО ДЕВИЧЬЕГО ИНСТИТУТА.

Основан 29 апреля 1812 г. (20 воспитанниц). Учредитель института Харьковское Дворянское общество благотворения (1811г.). В 1818 г. институт был взят под покровительство Государыни Императрицы Марии Федоровны. В разное время, пожертвования на институт выделяли: П.Г. Демидов, генерал граф Каменский и др. Император Николай-I, посетил его 5 раз.
В 1829 г. Государь передал институту построенное здание, предназначенное для Кадетского корпуса.
Число учениц:
1812 г. - 20
1837 г. – 150
1864 г. – 200
1865 г. – 214
К столетнему юбилею был написан очерк преподавателем Н. Жебылевым «Исторический очерк деятельности Харьковского Института благородных девиц за сто лет его существования» (147 стр. с фото).
… 4 марта 1917 г. Временное правительство передает управление институтом в Министерство Государственного Призрения, в результате чего, финансирование резко сокращается. В сентябре 1917 г. по распоряжению Министерства, институт принял воспитанниц Петроградских институтов.
Захват власти большевиками и отсутствие связи с Петроградом, откуда получались средства, очень плохо сказалось на положении института с удвоенным штатом воспитанниц и персонала.
С утверждением на Украине местной власти, положение института улучшилось. Украинское Министерство Народного Образования, к институту относилось очень доброжелательно, считая его очень полезным для Юга России учреждением, и обещало сохранить его старый уклад. Но в декабре 1918 г. Харьков вновь был занят большевиками. 4 января 1919 г. большевики объявили о ликвидации института в трехдневный срок. Малолетних воспитанниц до 4-го класса они хотели распределить по своим детским домам, а старших определить на работы. Их распоряжения сопровождались грубыми замечаниями, как например:
« Мы не хотим лишнего дня содержать детей наших классовых врагов», или «Раньше наши дети работали на вас, а теперь пусть ваши поработают на нас».

Но начальница института М.А. Неклюдова с председателем родительского комитета, врачом доктором Ганьшеевым, приняли энергичные меры, что бы до наступления срока ликвидации, раздать воспитанниц, среди которых около половины были сиротами, в семьи известных институту помещиков и чиновников. На это дело, Харьковское общество, отозвалось весьма горячо и в течении 3-х дней почти все воспитанницы были разобраны. Оставшиеся, были помещены в женское Епархиальное училище. Таким образом, большевикам не удалось осуществить их угрозу «классовой мести». В здании института, большевики поместили приют для подкидышей.

9 июня 1919 г. Харьков пережил счастливые минуты освобождения от кошмарного господства большевиков. Город был занят армией генерала Деникина. Немедленно начальница института занялась возрождением института. И при содействии ставки Верховного Главнокомандующего, к началу 1919/1920 учебного года, институт был восстановлен и здание отремонтировано. Но счастливое время продолжалось не долго. В ноябре пришли тревожные вести о наступлении большевиков. Многие родители торопились взять своих детей из института.
22 ноября институт, отслужив напутственный молебен и захватив только часть имущества, спешно покинул Харьков в составе 157 воспитанниц, 38 персонала и 46 членов семей служащих. Началось страшное время эвакуации в теплушках, среди всяких невзгод и лишений, а главное при жгучей тревоге быть отрезанными большевиками.
По прибытии в Новочеркасск, Харьковский институт поместили в комнатах Донского института. Там он размещался три недели, а затем отправился сначала в Екатеринодар, а затем в Новороссийск. В Новороссийске Неклюдова посетила представителя Сербского Королевства г. Ненадовича и напомнив ему наше Русское отношение к Черногорскому институту, просила связаться с Белградским правительством и просить о принятии в свою страну на смутное время Харьковский институт, как учебное заведение. Через несколько дней г. Ненадович сообщил, что им получено распоряжение о выдаче виз Институту в Сербию, транзитом через Болгарию.

Новый Вечей, Югославия, 1922г. Харьковский институт импервтрицы Марии Федоровны. Ген. Врангель с "приготовишками" и первым классом. Правее ген. Врангеля начальница института М.А. Неклюдова.

29 января 1920 г. институт погрузили на пароход «Афон» вместе с донским институтом, для отплытия в г. Варну. Через месяц, 29 февраля 1920 г. они прибыли в г. Варна, где пересели на поезд для отправки в Сербию, и 4 марта прибыли в Белград. Для постоянного пребывания в Королевстве С.Х.С., была отведена бывшая Мадъярская школа в г. Новый Бичей. И наконец 8 марта, институт, на пароходе «Любляна». Прибыл в г. Новый Бичей.

Источники:
1.ГАРФ ф.6792 оп.2 д.387

26-27.09.2010 Получены три письма от Андрея Слесарева. Вот первое:
Добрый день!
Меня зовут Слесарев Андрей, а пишу я вам в связи с материалом о Никлюдовой Марии Алексеевне, размещенном на вашем сайте. Дело в том, что проводя генеалогические исследования о своих предках в ГАРФ, мне довелось впервые услышать это имя и я был восхищен жизнью и деятельностью этой женщины.
Получилось так, что мой прадед служил в Добровольческой Армии под командованием барона Врангеля и будучи раненым в конце 1921 г. был эвакуирован из Севастополя в Константинополь, а затем в Королевство С.Х.С. Где и попал в г.Новый Бичей, в котором располагался Харьковский девичий Институт под руководством Неклюдовой М.А..
С прадедом эвакуировалась его старшая дочь, 16 лет., которая была принята в этот институт. Сам прадед устроился в этот же институт библиотекарем. Когда в 1924 г. дочка окончила институт с золотой медалью, они перебрались во Францию, где и жили до смерти. Мне удалось отыскать людей которые были знакомы с ними и сохранили семейные фотографии и документы. Среди них есть несколько фото, снятых в 1921-1924 гг. в Харьковском Девичьем Институте, на которых есть и Неклюдова. Если Вам эта тема интересна, то я могу прислать несколько фото, что бы дополнить ими рассказ о этой замечательной женщине.
С уважением, Слесарев Андрей.


Добрый день, Леонид! Высылаю обещанные фотографии из семейного архива, а так же очень интересный на мой взгляд, документ который я обнаружил в ГАРФ. Это небольшой очерк о Институте которым руководила Неклюдова. Правда, я не сделал копии, а воспроизвел его на основе своих записей с небольшой вероятностью отклонения от оригинала. На счет своих предков, думаю это не столь интересно для широкой аудитории и потому, отдельная страничка, не обязательна. Просто можете упомянуть, что фотографии и очерк предоставлены правнуком полковника Кукуран Константина Васильевича, который с 1921 по 1924 г. состоял в штате института в должности библиотекаря. А его дочь Елена обучалась в этот период в данном институте.
С уважением. Андрей.

Дорогая моя Масенька,
По твоей просьбе написала для тебя мои "воспоминания". Я не писатель­ница и за стиль мой не отвечаю. Многих подробностей я не описываю, т.к. во первых не все ясно припоминаю, во вторых получилось бы слишком много, Но то что писала это правда, без всякой моей фантазии. Буду рада если ты и Сандрик хоть раз прочтете этот мой труд» и когда меня уже не будет с вами - вспомните свою бабушку - Бубу.
Сан Франциеко, Е.Ф.
Ноябрь, 1985


Мое полное имя Елизавета Петровна Фолькерт, рожденная Неклюдова. Моя семья состояла из отца Петра Алексеевича Неклюдова, матери Елизаветы Михайловны, рожденной Иартыновой, старшей сестры Александры /Сандры/, старшего брата Михаила, младшего брата Кирилла и меня.
Моя мать имела двух сестер - Марию Михайловну Давыдову и Наталию Михайловну Цытович. Они не имели детей. Мой отец тоже имел двух сестер- Марию Алексеевну /тетя Паруся/, которая никогда замужем не была и Анну Алексеевну Жуковскую. У тети Анны было двое детей: дочь Алина и сын Гриша. Жуковские бшш нашими единственными двоюродными, а троюродных у нас было очень много.

Я родилась в, Оанкт Петербурге /так тогда называлась столица России/ 6 января 1908 года. Моя старшая сестра была на 13 лет меня старше, старший брат на 12, а младший брат на 4 года. С ним мы были всю жизнь очень близки.
С раннего детства у меня была няня, Анна Ивановна /так ее все называли/, которая меня обожала ж впоследствии ревновала к приехавшей ко мне из Англии гувернантке. Выла няня полная и любила поспать. Это она меня назвала,/к ужасу моей мамы/ Будей, хоть я и крещена Елизаветой. Будучи крошкой я ночью просыпалась и будила няню. Няня ворчала и говорила "ах ты мой будильник", а оттуда в сокращении "Будя" с каковой кличкой я и осталась на всю жизнь.
Мы жили зимой всегда в Петербурге, а лето проводили в имении "Цецорино" Харьковской губернии Волчанскаго уезда. Когда мне бнло около 5 с половиной лет моя мама взяла меня встречать мою будущую англичанку гувернантку, Я тогда еще ни одного слова по английски не знала и очень волновалась. Зная о старом русском обычае встречать с хлебом и солью, я запаслась коркой чернаго хлеба посыпанной солью и смущенно протянула его незнакомке. Моей маме пришлось обменить обычай. Мака прекрасно говорила, читала и писала по английски, французски и немецки. Сперва мне было трудно привыкнуть к новому человеку и иностранному языку, но совсем незаметно я поначалу стала понимать а потом и говорить по ан­глийски. Моя Мисс Хасси никаких других язнков не знала.

Воспоминания беззаботнаго детства очень ярки. Дни проходили в незаметном дли меня учении, вышивании, рисовании, выжигании по дереву и проч. Каждый день ходили на прогулку. Рождество и Пасху проводили в городе. На елку мы сами делали украшения, цепи, бонбоньерки, золотили орехи. Елку привозили еще до Сочельника, большую до потолка, и мы ее сами украшали. Затем двери в залу запирались и открывались только вечером в Сочельник, когда елка сияла огнями множества свечей а под ней были подарки всем членам семьи и прислуге. Вдоль стены стол накрытый всякими сладостями, орехами» мандаринами, засахаренными фруктами. Мы, дети, преподносили родителям подарки собственнаго изготовления. Елка у нас всегда оставалась до Крещения» что было и моим днем рождения. Тогда приглашались к нам дети наших родственников и друзей. Елку снова зажигали и бывало и шумно и весело.
Несколько раз за зиму устраивались "танцклассы", когда приходил учитель танцев и под музнку старался группе детей приобщить некоторую грацию и показать несколько основных па. Танцклассы происходили или у нас или у кого нибудь из друзей» но танцевали те же дети.

Пока мы жили в Петербурге нам много свободы не давали, все делалось по расписанию, но нам было хорошо и никогда не скучно.
С Пасхой связаны другие воспоминания. Вербочки, начало весны и сознание что скоро поедем на юг,в имение. Помню мою первую заутреню. Уложили меня поспать в 7 час вечера, потом разбудили, надели парадное платьице, в котором в том году причащалась и повели в соседнюю с нами домовую церковь, находившиеся в музее Александра III /теперь Русский музей/. На Пасху дарились всевозможные яички, начиная от сахарных и шоколадных и деревянных для катания, и кончая прелестными ювелирными изделиями из серебра и золота, уральских и драгоценных камней. Мае дарили яички все родственники и у меня уж была хорошая нить, но я ее потеряла где-то на прогулке» Стала собирать новые. У меня есть несколько русских яичек, к сожалению не очень много, т.к. в течение прошедших лет я многие яички раздарила.
Во время моих ежедневных прогулок с Мисс Хасси в Петербурге я доваьно хорошо ознакомилась с городом, т.к. прогулки не,Ьграничивались одним Летним садом. Раз как то мама взяла меня осматривать Зимний дворец. Это произвело огромное впечатление.
Почти каждую зиму нас водили в цирк Чинизелли, а первая моя опера была "Град Китеж" в Маркинокон театре.

Моя сестра училась в Смольном институте, а моя тетя Мария Алвксеевна Неклюдова, сестра отца, была там инспектриссой. Меня часто туда возили в гости к тете, так что я со Смольным немного знакома. Живя у нас моя Мисс Хасси познакомилась с одной ирландкой, рьяной католичкеой, которая уговорила мою Мисс Хасси принять католицизм. Недалеко от нас была католическая церковь /польский костел/, куда мы неукоснительно каждый день заходили. Я даже книксен делала, входя в костел и,зная это, родственники боялись что и меня сделают католичкой.

Теперь перейду к моему любимому имению. Обычно после Пасхи ноя мама с младшим моим братом, с Мисс Хасси и со мной переезжали в наше имение Цецорино. Старшие брат и сестра еще учились и приезжали попозже.
Дорога из Петербурга, или Петрограда, как его переименовали с началом I Мировой войны, длилась три дня и две ночи. Как я любила засыпай лежа на верхней койке под мерное мягкое движение вагона. С собой брали всякую вкусную еду, а еще на больших станциях покупали разные вкусности как в Туле, например, неизменно брали тульские пряники. На станции Белгород мы пересаживались на другой поезд и т.к. долго приходилось ждать, мы выходили в город и часто посещали собор в котором покоились мощи Св. Иосафа Белгородскаго. Прикладывались к раке.
Приехав на нашу станцию Шиповатое мы усаживались в нашу коляску, которая нас ждала и ехали 10 верст до имения.
У меня до сих пор приезд в Цецорино связан с запахом сирени. У нас ее,было очень много перед домом и к нашему приезду во всех комнатах вазы бнли наполнены душистой сиренью. В имении у нас было все свое: птичий двор, конюшня, коровник, свинарня, кузница пасека, пекарня, столярная и сапожная мастерские и кирпичный завод. Мн ели хлеб своей выпечки, пили молоко сырое холодное прямо из погреба, ели всевозможные овощи и фрутн. Фруктовый сад был большой, 32 десятины были засажены деревьями /яблоки, груши, сливы, вишни, черешни и абрикосы./ Простору было много, одним словом было куда выбежать из дома. Летом я должна была немного утром заниматься, а потом была свободна.
Были у нас и качели, и гамаки и гигантские шаги, а главное была свобода бегать по всем любимым местам. Во время теплых летних дождей мне позволяли в одной рубашенке и босиком бегать по саду. Какое это было удовольствие!
Летом у нас всегда гостил кто-нибудь из родственников. Бнло две гостевых комнат. Одна называлась "тетя Марусина комната" т.к. почти каждое лето месяц или полтора тетя приезжала из Омольнаго к нам отдыхать. Другая комната называлась"архиерейской" т.к. в ней когда-то спал проездом один архиерей. У нас гостила и тетя Анна /другая сестра отца/ с дочкой и сыном, гостила е семья двоюроднаго брата отца, где было двое детей младшего возраста и двое постарше, которые приезжали попозже.
В доме всегда было людно и весело. Летом же приходились дни Ангела моего отца /Петра и Павла/ и моей мамы и меня /Захария и Елизаветы/, В эти дни приезжали все соседи и все они в родстве с нами. Устраивались пикники, прогулки, легкие состязания, обеды и чаи. В нашей семье все музыкальны. у отца бкл приятный баритональный бас, мама прекрасно аккомпанировала на рояле всем певцам, сестра пела и чудесно играла на рояле /окончила консерваторию по роялю/, старший брат имел верный приятный баритон и играл на виалончели. Младший брат и я еще учились, он скрипке, я роялю, и нам было далеко до участия в домашних концертах. С приехавшей родней, где тоже были способные и музыкальные, пели дуэты и трио из разных опер. Я обыкновенно уже была в кровати когда "конщерты" начинались и до моей спальни едва доносились звуки музыки. Между прочим, уроки рояля мне давала моя сестра и в общем неудачно. Сестра моя была нетерпеливая, не сумела меня заинтересовать и я терпеть не могла этих уроков. А потом революция и конечно никаких уроков музыки. Я и до сих пор жалею что не играю на рояле!

Не только гости к нам приезжали, но и мы ездили по воседям в дни именин или храмовые праздники. Очень любила я эти поездки. В особенности было приятно возвращаться домой и лежа в кузове коляски на спине смотреть на темное бархатное малороссийское небо усеянное звездами. Коляска плавно катилась по ровной широкой дороге - шляху,через поля и степи.
Ни одной минуты мне в имении не приходилось скучать. Всегда было что-то интересное и приятное и, казалось, дня не хватало. Я спала в одной комнате с Мисс Хасси. Бывало я проснусь рано, что-нибудь на себя накину и немытая, нечесанная вылезу через окно в сад/а там прыгнуть приходилось прямо в клумбы и сразу в огород, который был рядом с кухней, отделенной от дома галлереей. В огороде я "паслась"; поедала молодую редиску, морковку, огурчики, помидоры, горошек. Затем я отправлялась на кухню, где в это время завтракала прислуга. Я присоединялась, ела свежий черный хлеб с соленым маслом, ела миску сметаны с накроженным в нее зеленым луком и потом шла в малинник и там яаедаласж до отвала. После этого только возвращалась в свою комнату, где меня мыли, причесывали и одевали, и мы шли в столовую на утренний завтрак. Все мною сведенное до того не помешало приняться с аппетитом за еду, И так бывало часто. Удивительные детские желудки!

У нас в семье все любили животных. В Петрограде у брата Миши был очень живой фокс-терьер. Мы потешались когда он вначале скользил по паркетам и падал, т, к, всегда спешил. От Миши он не отставал и слушался его. Когда мы жили в Петрограде на Таврической ул. - это был 5й этаж- -наша квартира с улицы имела 10 окон. Однажды Миша с фоксом прошли по узкому карнизу от одного нашего балкона до другого /расстояние 5 широких окон/. Когда мама потом об этом узнала она упала в обморок.
Однажды на улице к сестре пристала собака- грязная, худая вся в лишаях. Не будучи в состоянии отогнать собаку, сестра взяла извозчика и повезла ее к ветеринару, который долго ее у себя держал, но выходил, вылечил и подкормил. В следующую поездку в имение собаку взяли с собой и там она и жила. Собака, прозванная "Найдой" была сетер белый с черными подпалинами. Собака в имении процветала и была нашим постоянным компаньоном на прогулках в поле или лес. Каждый год у нея были щенки, Кроме нея еще было много дворовых собак, но они в дом не впускались. Моей Мисс Хасси подарили крохотнаго щенка породы "той-терьер". Это была хорошенькая собаченка, прозвали ее "Джой"» Она и меня очень любила и признавала. Когда Мисс Хасси вернулась в Англию в 1919 году,то взяла и собачку с собой. Даже по прошествии двух лет, когда ее спрашивали "где Будя" /на английском/, она начинала метаться и меня иекать.

Брат Кирилл имел пару египетских голубей, а также имел и кота. Однажды кот нашел способ открыть клетку и добрался до птичек. Брат был так зол на кота, что повесил его на суку дерева, но кот высвободился, тогда Кирилл бросил его в воду - кот выплыл. После этого Кирилл решил, что сама судьба за кота и настолько к нему привязался, что даже забрал его с собой в санки, когда мы скоропостижно уезжали от комиссаров, распоряжавшихся у нас в доме и имении.
У нас было много лошадей - некоторые верховые, некоторне для упряжки. Все наши ездили верхом и меня несклько раз сажали на спокойнаго коня /мне тогда бмло лет 6 - 7/. Я животных ничуть не боялась, даже больших лошадей. Входила в стойла и подлезала под брюхо лошади, меня никогда не лягнула ни одна лошад.» Кормила из руки сахаром, целовала в морду. Я пчел также не боялась. У нас была пасека и наш пасечник при себе давал мне смотреть и дотрагиваться до ульев. Я настолько была доверчива, что на одном из пикников с родственниками я отошла в сторону и увидела на полянке в лесу несколько ульев. Храбро подошла и заглянула, и тут на меня налетел весь рой и я была ужасно покусана.

Когда началась война в 1914 г. то все взрослые очень переживали, хотя в нашей семье не было военных и никого призывного возраста. С началом войны в России все названия городов и проч. звучащих по немецки были переделаны на русские. Так Петербург стал Петроградом. В доме у нас висела на стене карта всех военных действий. С каждой переменой фронта переставлялись флажки на булавках. Когда стали присылать первых раненных с фронта стали открывать лазареты. Был таковой и в ближайшем от нас селе Шиповатом, куда мои мать и сестра ездили помогать с перевязками и уходом.
Иногда меня брали с собой и я "занимала" менее серьезно раненых, угощала их яблоками, грушами, сливами и домашними коржиками. Мне даже сделали белый передник и косынку с красным крестиком на голову. Ненависть к немцам была такова, что моя англичанка сделала большую фигуру кайзера Билгельма в форме все как следует, и сделав большой костер из сухих летьев сожгли ее. Все же до 1916 года образ жизни нашей семьи мало менялся.

Наряду с чудесными воспоминаниями жизни нашей в Петербурге, очень живо встают в памяти месяцы 191? года. В то время мне было 9 лет, в политике я не разбиралась и не понимала что творилось. Помню как во время одной из прогулок мы увидели кучку людей, столпившихся вокруг одного человека сидевшаго на стене. Это был Ленин, он размахивал руками и кричал. Помню как пьяные матросы и солдаты ходили по улицам с красными бантами. Помшв как неоднократно приходили в нашу квартиру и делали обыск в поисках оружья, причем для этого открывали все маленькие коробочки на туалетном столе мамы.

5 февраля 1917 г. /еще до обысков/ состоялась свадьба моей сестры Сандры. Это была последняя большая и элегантная петербургская свадьба до полнаго краха. На венчании я держала букет сестры, а потом всем было не до меня. Во время приема я бегала в буфетную, куда на подносах составляли недопитые бокалы шампанского. Я прикладывалась к этим бокалам, и когда меня нашли, то прямо отнесли в кровать.
Еще до революции, когда мы жили на Таврической ул., вспоминается большой сад недалеко от нас и чудесный зимний каток. Я быстро научилась бегать и старалась обгонять хороших конькобежцев.
На последней же квартире /на Михайловской площ. - теперь Плошадь искусств/, где была свадьба сестры, мы пережили первые дни революции.
Рядом с нашим домом вплотную был Французский театр. Бывшие владельцы дома /графы Гендриковы/ в свое время имели вход в театр непосредственно из квартиры. По всей вероятности в свою ложу. Вход этот был замурован, но следы были. Нас с братом вход этот очень интересовал, казался нам таинственным и романтичным. Тщетно мы пытались отколупать известку.

С этой же квартиры с большим трудом мы выехали из Петрограда. Отцу как то удалось достать нам билеты на поезд /движение уже тогда было нерегулярным/. Поехали мы, как всегда весной это делали, не набирая много вещей, так что зимней одежды с собой не брали. Все надеялись, что беспорядки только временаго характера, и что мы потом вернемся в Петроград. Прожили мы лето в имении, а затем и осень и зиму. Хотя наж дом и имел кафельные печи, но все же он не был приспособлен к зиме. Моя сестра была с нами и ея <дочь, моя племянница, родилась в ноябре у нас дома в имении, когда все вокруг было покрыто снегом. Нан детям было приволье, играли в снежки, лепили баб, катались на салазкахю

К тому времени большевизм стал распространяться и на юге. Зимой 1918 г. в наш дом поместили двух комиссаров, наглых хамов, грубивших моей матери и разговаривающих целыми днями по телефону.
На юге шли бои "белых" с "красными", и например город Харьков переходил несколько раз из рук в руки.
Этой же зимой нам удалось выбраться из имения на санях, взяв с собой минимально вещей. К нашим саням были прицеплены санки, в которых ехал мой брат Кирилл, держа на руках любимаго кота. Приехали мы в город в то время свободный от большевиков - Купянск, где и остановились в гостинице. В то время были в Малороссии /теперь ее называют Украиной/ немцы и украинцы имели свое управление. Во главе стоял гетман Скоропадский и мой отец был назначен повитовым старостой /как бы управлякщим/ в г. Волчанске. Ми туда переехали и сняли довольно просторный дом с садом. Там моя мама стала меня подготавливать по Закону Божьему и русскому языку для вступительнаго экзамена в I класс гимназии. По математике я занималась е англичанкой. Первые понятия арифметики, географии и истории я получила от Мисс Хасси на английском языке. Экзамен сдала отлично и поступила в гимназию.

По освобождению Харькова мы туда переехали, т.к. мою тетю, Марию Алексеевну Неклюдову, назначили там начальницей Харьковского женского института, после того, что она эту должность занимала целый год в женском институте в Одессе.
Я перешла учиться в институт и жили мы у тети. в квартире. Там же в Харькове мы встретились с моей сестрой и ея девочкой. Муж сестры был мичманом Балтийского флота, а в то время ездил на бронепоездах с Добровольческой армией. Мой старший брат Михаил, по окончании лицея в Петрограде, поступил в Констант. Артил. училище и был убит в декабре 1917 г. под Новочеркасском. Его смерть была тяжелым ударом для моих родителей. Они ездили в Новочеркасск его хоронить.
Перед тем как Харьков снова попал к большевикам нам удалось выбраться из города и жили мн в селе Мерефа под чужой фамилией. Отец мой был тогда на Черном море, где у нас была небольшая дача и виноградники в 10 верстах от г. Новороссийска. Однажды, когда отец возвращался домой из города, на него из кустов выскочило несколько человек и стали в него стрелять. Отец встал в бричке чтобы лучше двигаться, но сразу же 6 пуль попало ему в живот. Сделав свое дело, бандиты /"зеленые" - те же большевики жившие в горах/ исчезли. Папа не сразу скончался и мучился 6 часов.
Вот это страшное известие дошло до нас в село Мерефу. Морально эта весть убила мою мать. Неутешное горе и скорбь отразились на чертах ея дорогого лица и так до самой ея кончины. Неожиданно я разболелась а селе. Доктор определил что у меня острые припадки аппендицита и советовал как можно скорей оперировать. Заботы и волнения обо мне слегка отвлекли маму. Как только было возможно мы поехали в Харьков и мне сделали операцию тольо-только во-время только меня вскрыли, аппендикс лопнул и оо мной пришлось повозиться. Три дня боялись перетонита, но все прошло благополучно.
Как только я окрепла мы с мамой поехали в Новороссийск на могилку отца. Удалось выбраться в санитарном краонокрестовском поезде, который шел на юг забирать раненных. Остановились мы у датского консула, хорошего знакомаго покойнаго отца. На кладбище меня мама не взяла, тем более я переела сладостей которыми угощала семья консула.
Англичанка моя, по настоянию мамы вернулась к себе б Англию. Мне было очень грустно с нею разставаться. но я уже подросла и болтала по английски свободно, а что ей предложить в этакое смутное время? С ней я поддерживала связь, и когда мы выбрались заграницу, мы переписывалась с ней вплоть до ея смерти.

После смерти отца в мае 1919 г.. и потом после моей операции, на юге везде стало опасно жить. Добровольческая армия отступала, везде был хаос и большой недостаток в еде. Моя тетя Маруоя /начальница института/ взяла на себя труд эвакуировать весь институт за границу. Это было трудно осуществитъ т.к. все зшелоны были заняты военными. Предполагалось сперва добраться до Новочеркасска. где был Донской институт.
Мы с мамой, поехали вперед и в ожидании прибытия института поселились в квартире родственников, уже уехавших из Новочеркасска. Через некоторое время приехал и институт с несколькими членами персонала и разместился в здании Донского института.

Нам пришлось долго ждать пока наконец пустили нвш длинный эшелон /2 института и 1 корпус/. Разместились мы по теплушкам и ехали черепашьим шагом, в сопровождении верховых казаков, все время кого-то пропуская вперед. Было очень холодно. Кругом нас стреляли, на остановках всюду вагоны с сыпнотифозными, а мы, девочки, лазизи и собирали где могли уголь и ломали заборы чтобы хоть немного обогреть наши "теплушки". Зима 1919-1920 г. была невероятно лютой.

Сравнительно небольшое разстояние от Новочеркасска до Новороссийска мы очень долго делали, всегда пропуская более важные военные эшелоны. Несмотря на холод, недоедание и всю обстановку мы, институтки, духом не падали. Помню как наряжались под встречу Новнго 1920 года. Одна девочка нарядилась старым годом - во все темное с длинной бородой, а другая Новым годом - во все белое. И сейчас не понимаю где это они находили наряды!

Приехав в Новороссийск, нас поставили на запасные пути, где стояли очень долго, т.к. дул сильный Норд-ост и наш пароход, весь обледенелый, не мог отчалить от берега. Наконец выпал более теплый и спокойный день и нас погрузили на пароход "Афон"« Как только отошли от берега, погода совсем исправилась и весь трехдневный переход до Варны /Болгария/ было тихо и спокойно. Для нас все это было ново и интересно, и мы понять не могли взрослых, плакавших покидая родные берега.

Пишу это и мысли скачут. Вот я уже описываю 1920 г. и вижу, что не дала более полнаго описания жизни в Петрограде в мирное еще время. Может сложиться впечатление, что я больше останавливалась на жизни летом в имении и дала ей предпочтение. Конечно, летом у меня было больше свободы и климат в Малороссии чудный, бывало жарко, но жара сухая и всегда можно было найти тень и вечера были мягкие, приятные. Но и в Петрограде было много плюсов, жизнь была полная, интересная и мы осенью с удовольствием ехали в город, который, правда, хорошим климатом не отличался. У нас у всех постоянно бывали простуды и ангины. Когда мне было 6 лет мне удалили одну гланду, причем доктор горловик /знакомый родителей/ приехал к нам на дом для этого. В зале был стол накрытый белой скатертью, и когда приехал доктор, я пошла здороваться и он мне сказал открыть рот. Я и не заметила как он мне смазал горло и удалил гланду. На следующий год меня повезли к другому доктору, который мне вырезал аденоид. Эти операции значительно помогли и у меня меньше было простуд. Вода в Петрограде не годилась для питья, ее надо было кипятить. Так что пили или кипяченую воду или квас.

Теперь вернусь к 1920 г.. Переплыв за 3 дня Черное море мы очутились в Варне и нас, Харькоский институт, поместили в здании одной бившей школы. Здание сильно пострадало от войны, окна были побиты, многих дверей не хватало. Спали все вповалку на полу. Был февраль месяц и еще холодно. Всех нас по очереди отправили в баню, где мы с удовольствием отмывали грязь нескольких недель. Продержали нас в карантине около двух недель. За это время похоронили двух девочек, умерших от воспаления легких /как последствие кори/.
Здание холодное, всюду сквозняки, а лежали все на полу. Я в то время также болела корью с очень высокой температурой. За меня боялись и всячески меня оберегали, окружая меня сундуками и корзинами, чтобы меньше на меня дуло, а лежала я в углу большой комнаты. С Божьей помощью меня выходили.

Из Варны нас отправили поездом через Софию /столица Болгарии/ в Белград /Сербия/. Сербский король Петр и его сын регент Александр, благодарныу России и любящие русских, широко открыли свои обьятия и гостеприимно впустили нас в свою страну. В Белграде нас встретил американский Красный крест, накормили нас, напоили какао.
В Белграде нас посадили на речной пароход и отправили вверх по реке Тиссе до городка Турский Бечей /впоследствии Новый Бечей/. Там нам дали здание бывшей школы в два этажа с большими классными комнатами, ставшими нашими дортуарами. Через дорогу была еще действующая школа, где шли занятия по утрам, а от 2 часов дня она предоставлялась нам. Вот понемногу стала налаживаться наша жизнь на чужбине.
Так как за время эвакуации мы потеряли много времени, нас сразу же летом засадили за книгу. За то первое лето мы прошли курс /ускоренный и немного сокращенный/ одного учебнаго года. В сентябре снова сели за книги. Понемногу стали привыкать к новой стране и обстановке, и мы, молодежь, не испытывали лишений. Будущее казалось радужным. Хорошо и приятно было жить одной большой и дружной семьей. Хоть и приходилось учиться и нас никто не баловал, но нас любили, входили в положение, давали советы, помогали и зачастую ласкали. Нам не плохо жилось, и годы проведенные в институте вспоминаются с радостью. Моя тетя Маруся, как начальница, имела маленькую комнату в самом дортуарном здании. так что все ея "дети" были с ней. Моя мама сняла две комнаты наискосок от института и я с ней спала, но с утра до вечера была с подругами, с ними готовила уроки, с ними ходила 3 раза в день в столовую /отдельное здание/, с ними ходила и на уроки и на прогулку.

Мой брат Кирилл жил в Белграде и посещал там русскую гимназию. Он приезжал к нам на каникулы, летом и на праздники, что бывало большой радостью для мамы и меня. Кроме моего брата в Бечей на праздники приезжали братья и родственники других институток. Так как кавалеров было мало, то по несколько девочек были "влюблены" в одного и того же. По случаю Рождества, масленницы, Пасхи или окончания учебнаго года институтская столовая превращалась в танцевальный зал. И не беда что было 6-7 кавалеров, остальные все с упоением танцовали друг с другом - "шерочка с машерочкой".
Ставились у нас часто спектакли, и тоже очень удачныж. Было много талантливых девочек, кто пел, кто танцевал, а кто имел и сценические способности. Институтский хор пел каждую всенощную в местной сербской церкви. К обедне в воскресение не попадали, т.к. сербы служили свою литургию, а двух литургий в один день служить нельзя.

Программа учения в институте была приурочена к гимназической. У нас было 8 классов, по окончании которых сдавали так называемую "матуру", или аттестат зрелости - экзамены из всех предметов сдавались в один день. Приходилось серьезно подготовляться, я хорошо училась и сдала матуру на круглое 5. По окончании, имея матуру можно было поступить в университет. Я кончила в 1925 г. в '17 лет /я была самой молодой в классе/. Мой брат был тогда студентом в Белграде на Техническом факультете и жил в студенческом общежитии. Мама ему ежемесячно посылала немного денег. Сама она немного зарабатывала, преподавая в институте французский язык и желающим английский. Я знала,что ей бы трудно было и меня содержать, да и разставаться со мной ей не хотелось, так я и решила не продолжать ученья. Тетя Маруся мне предложила место классной дамы в младшем классе. Я согласилась и должна была приступить к должности осенью, лето же я была еще свободна.

Старшая сестра моей мамы жила с мужем около Парижа и мама с ней списалась чтобы я к ней поехала погостить. Как раз из Новаго Бечея ехала в Париж одна дама, так что мне было с кем ехать. В Париже меня встретил дядя и повез к себе. Мне у них было очень хорошо, хоть они меня и не знали, только помнили крошкой в Петрограде. Мы скоро поближе узнали друг друга.
Тетя меня несколько раз возила /поездом полчаса/ а Париж, где показывала мне достопримечательности. Повидав Париж, я вернулась домой и была готова приступить к должности классной дамы. С детьми я хорошо ладила, им по душе была моя молодость и они меня обожали, я им помогала готовить уроки, читала им вслух и много разсказывала, но иногда приходилось и наказывать.

К двум сестрам институткам приезжал их брат на праздники. Когда я была в 8 классе перед самой матурой он привез своего большого приятеля /как он говорил будто бы для меня/. Этот приятель был никто иной как Ромил Адольфович Фолькерт, мой будущий муж. Мне он сразу понравился. С тех пор он стал приезжать в Новый Бечей, не очень часто, так что между приездами он забывал меня и ухаживал за другими. У меня же в Бечее никого не было.

Так я продолжала быть классной дамой. В 1928 г. я очень сильно заболела стрептакоковой ангиной, чуть не умерла т,к. больше двух недель температура держалась выше 40 градусов. Как последствие получилось расширение внутренней сердечной сумы - эндокардит и также и суставной ревматизм. Болела я два с половиной месяца, и меня выходила мама с помощью брата, приехавшаго помочь, и конечно наш институтский доктор. После болезни сперва я не могла ходить, и меня носил брат, но силы стали возвращаться и вскоре я стала ходить как ребенок, держась за предметы. Когда в первый раз вымыла голову, то больше половины волос осталась в тазу. Я была в ужасе что стала лысая. Доктор посоветовал обрить волосы, что я и проделала и то три раза подряд. Втирала ежедневно касторку с саллицилом. Волосы стали густо расти и к Пасхе я смогла уже делать пробор /а обрилась сразу после Рождества/.
Вот на Пасху приехал мой Рома и я очень стеснялась своей головы. Когда была на улице или с детьми я носила маленькую шляпу, дома чепчик. Следующим летом мой доктор с женой собирался ехать на море и предложил и меня с собой взять, т.к. морской воздух был бы мне полезен после болезни. О предполагаемой поездке я как то дала знать Роме и через день-два по приезде на море, подоспел туда и Рома. Чудное время, романтичное и "шапроны" нам не мешали. За это время мы ближе познакомились и очень полюбили друг друга. Потом Рома снова приехал в Бечей и мы как то договорились.что не можем жить один без другого. Ничего не поделаешь пришлось мне с мамой разговаривать т.к. Рома не решался. Мама в общем ничего не имела против нашего брака но просила не торопиться. В то время мы с Ромой вели живую переписку, каждый день писали и если день проходил /или не дай Боже два/ без письма, были волнения и переживания, зато потом одновременно приходило 2 или 3 письма.
После Рождества 1928/29 г. мы были объявлены женихом и невестой. Предполагали венчаться летом 1929 г по окончании учебнага года.
Но тетя Маруся смилостивилась и отпустила меня от должности классной дамы раньше, и мы повенчались в Бечее в сербской церкви 12 мая на Красную Горку. Венчали нас наш институтский батюшка и сербский священник, который нам в институте преподавал сербский язык и литературу. Пел конечно хор наших девочек и церковь была переполнена институтками, персоналом и членами русской колонии в Бечее. После венчания все отправились в инст. столовую, где все пили за наше здоровье белое вино /вместо шампанского/. Мою фату изорвали на клочья - все отрывали или на память или на счастье. После столовой пошли к нам домой, где был скромный ужин только для родни и самых близких. В тот же вечер мы с Ромой поехали в Белград.

  Марина

У Ромы было парфюмерное дело - канцелярия и лаборатория - а внизу 2 комнаты. Многаго нам недоставало, главное денег, но мы очень любили друг друга и это самое важное. Из за большой конкуренции дела у Ромы шли плохо и мы едва сводили концы с концами. Через 2 месяца я решила что буду работать. Прошла /вернее повторила/ курс машинки и со временем нашла себе службу, сперва одно место, потом другое, но оба неудачные. И в одном и другом месте хозяин ухаживал и все время приставал, но чувствуя что не имеет успеха, становился невероятно грубым хамом. Наконец мне удалось устроиться в государственном учреждении - Центральном Прессбюро - где я и проработала 10 лет, пока в здание не попала немецкая бомба и работа при немецкой окупации автоматически прекратилась.
За 21 год жизни в Белграде мы переменили 5 квартир. Самое дорогое в Югославии были квартиры и одежда. Готовой одежды не было, приходилось давать шить, а портные и портнихи брали дорого. Пища была недорогая, а также и кино, театр /кроме оперы/ и трамваи. Несмотря на матерьяльные затруднения, нам жилось до войны хорошо. У нас было много хороших друзей, часто встречались, ходили друг к друг запросто "на огонек", летом ездили купаться на Саву, где у Ромы была небольшая парусная лодка, которую он очень любил, я же была равнодушна и трусила боясь крена.

Понемногу стали закрывать наши русские учебные заведения. Моя мама, по закрытии института в Бечее, переехала к нам. В то время я ожидала Марину. Я решила работать до конца чтобы иметь больше времени после рождения ребенка. По правилу давали 6 недель отпуска. Мариночка наша родилась 10 марта 1932 г. Какая это была радость и как Рома гордился дочуркой. Он был замечательным отцом, купал и пеленал ее, а уж когда она подросла сколько он ее носил на плечах. Мы очень много делали прогулок в окрестности Белграда. Я была слишком добросовестной служащей и я вернулась на работу после 5 недель. На службе ко мне хорошо относились и всячески шли навстречу. Так как я сама кормила Марину, то меня отпускали домой в 11 утра на полчаса /жили мы близко, в 5 мин. ходьбы/. Приходила сербка девушка смотреть за ребенком и постирать пока я была на службе.
Когда Марине было 4 месяца, моя мама стала плохо себя чувствовать и разболелась. Веякие домашние средства которыми она себя лечила, маме не помогали. Мы позвали доктора. Он почему то определил у нее брюшной тиф и прописал соответствующие лекарства» Ей все становилось хуже. Мой брат в то время был жених Ирины Щегловитовой, что очень маме не нравилось. Семья Щегловитовых, предвидя скорую кончину мамы, уговорили брата поскорее венчаться, а то после смерти надо бы было соблюдать траур минимум полгода. С тяжелым сердцем я должна была быть в церкви на венчании, слезы текли т.к. дома мамочка была при смерти. Так в ту ночь она и скончалась не приходя в сознание. И на всю жизнь у меня венчание брата всязано со смертью мамы.

В 1934 году был убит в Марселе Король Александр, защитник всех нас русских. Его сын и наследник Петр был еще малолетним и за него управлял его дядя Принц Павел. В Германии понемногу стал себя проявлять и приходить к власти Хитлер. В Италии же появклся фашизм, возглавляемый Муссолини. Хитлер был в союзе с Муссолини. Принц Павел хотел примкнуть к этому пакту. Народ в Югославии этому воспротивился, были демонстрации, разбивали окна немецких учреждений и как результат этого на Пасху 6 апреля 1941 г. немцы напали на Белград и набросали много бомб, нанося смерть, разрушения, хаос. Вскоре немцы забрали Югославию и мы 4 года прожили под немецкой окупацией.
Через 4 года у немцев были плохи дела на всех фронтах. Стали наш Белград бомбить американцы и забрасывали город ковром огромными бомб. Очень многие стали убегать из города от бомбежки в села, на нажей улице только в нашем доме жили люди. По радио нам всегда сообщали, что на нас летит большая формация. Все живущие в доме спускались к нам т.к. мы жили в полуподвальном этаже. Бомбы разрывались совсем рядом с нами, и чтобы стекла не разрушились окна были открытыми. И иногда казалось что это прямое попадание в наш дом. Когда давали "отбой" мн выползали на улицу, смотрели на разрушения, и кто-нибудь ходил узнавать о судьбе близких знаковых.
Изо дня в день жили как на иголках. Такой был нервный подъем, что даже алкоголь на нас не действовал - совсем не пьянели. Немцы не сдавались и из каждаго большого дома делали как бы крепость и отстреливались. Подходила советская армия нас "освобождать" как они говорили. Теперь мы еще подверглись и артилерийской каннонаде. Выходить никак нельзя было.
Зато советские солдаты к нам в »ом входили, некоторые пьяные и бывало стрщино. Наконец нас ^освободили" и жизнь только ухудшилась. Бнли кое-какие американские представительства и учреждения, но советчики бшш хозяевами, хотя югославы и начали создавать свое правительство.

Во время окупации я не служила, но давала чвстные уроки английскаго и русскаго языков. После "освобождения" я обратилась в одно американское учреждение UNRRA и они меня приняли условно, т.е. они должны были получить разрешение ог югославских властей. Там я проработала 2 недели, была очень довольна, ко мне мило относились, но пришел от югославских властей «ткаэ и я должна была уйти.
На следующий же день я получила письмо из Министерства Информации с требованьем к ним явиться. Я сразу же отправилась и после короткаго интервью меня приняли на работу. Через 2 месяца это Министерство сделалось Министерством иностранных дел, где я и проработала в отделении переводов /на английски и французски и обратно/ 4 года вплоть до нашего выезда из Югославии.

Возвращаюсь к довоенной жизни в Югославии, Стали проходить годы и Мариночка росла и была нашей радостью и гордостью. Совсем еще крошкой ходила она в английский детский сад, потом в русскую начальную школу, расположенную в "Русском Доме". Когда Марина была во 2м классе, русскую гимназию, в которой Марина потом училась, закрыли и она перешла в 3 класс сербской гимназии. Весной 1950 г» Марина окончила 8 классов гимназии, после чего нам югославские власти "отказали в дальнейшем гостеприимстве", т.е. нам пришлось покинуть страну, в которой мы прожили 30 лет.

Годы немецкой окупации и последние 4 года под коммунистическим режимом Тита были очень тяжелыми и морально и матерьяльно. Вечно жили в каком то страхе. В первый год коммунизма в самом начале арестовали моего Рому и он 3 месяца просидел. Обвинение - "немецкий шпион", уж очень наша фамилия звучит по немецки. Писать о том, как я переживала, вначале даже не зная куда его забрали / а потом его переводили с места на место/ и как прожила эти 3 месяца не буду - слов и выражений не хватит. Многие из последней тюрьмы, где Рома сидел, вообще не возвращались домой, некоторых разстреливали, а многих пересылали в Советскую Россию. Когда же в один счастливый день он появился дома, радость нашу с Мариной трудно описать.

С едой было трудно, жили впроголодь, и когда могли, доставали продукты на "черной бирже" по баснословным ценам.
Во время короткой войны югославян с немцами мой брат Кирилл был мобилизован в югослвскую армию. Когда часть, в которой он был, попала в плен к немцам, Кириллу удалось бежать из плена и он добрался до Белграда.
В начале окупации мой брат был арестован немцами без всякой причины и просидел в тюрьме около месяца. Потом он работал как инженер в одной фирме по возстановлению разбитых войной железнодорожных путей. В октябре 1941 г. брат с другими служащими ехал на грузовике из провинции в Белград. К нам он не доехал. По дороге на их грузовик напали партизаны и всех мучительно убили и их тела побросали а реку Мораву. Мы долго не верили и надеялись что это только слухи, которые тогда невозможно было проверить. Но, увы, так погиб мой любимый брат и друг.

Вскоре после того что в Белград вошла красная армия, началась аресты и многие белые русские эмигранты были арестованы. В доме, где мы жили, было несколько русских семейств: Журавские, Кафафовы, Белиницыны, Стефановичи и др. и мы были близки и дружны и поддерживали друг друга в те тяжелые времена.

Когда нам в 1950 г. пришлось покинуть Югославию как нежелательным старым русским эмигрантам, ны поехали в Триест, который тогда находился под англо-американским командованием. Там был лагерь военный, который предоставили всем покинувшим страны с коммунистическим режимом. В Триесте было 3 лагеря, один Опичина, в котором мы жили /на горе с видом на море и на город/ и два в самом городе Триесте. Жили мы в больших палатках с деревянным палом по несколько семейств; отделялись друг от друга одеялами. Все приезжающие в лагерь должны были регистрироваться в канцелярии лагеря. Я предложила свои услуги в качестве машинистки и переводчицы коменданту лагеря, очень симпатичному американскому полковнику. Каждый день приезжали группы беженцев из разных стран. Со всеми я могла сговориться и переводить, только с греками мучилась т.к. греческий язык не знаю, а все прибывавшие были весьма некультурны и ни одного иностранного языка не знали. Несколько месяцев я работала в канцелярии и была и личной переводчицей у полковника. Мне платили маленькое жалованье, что давало мне возможность немного прикупать к нашей неинтересной лагерной еде.

От времени до времени в лагерь приезжали представители из разных стран /США, Канада, Южная Америка/, набирать из лагеря людей на работу в свои страны. Мы записались на Австралию, для чего нас сперва подробно допрашивали, потом был медицинский осмотр. Мы с мужем прошли благополучно, у Марины же нашли пятно на легком. Сказали нам, что пока пятно не очиститься нас никуда не возьмут. Мы очень переживали т.к. хотели как можно скорее выбраться из лагеря, чтобы Марина продолжала учение. Милый полковник, зная что Марину надо усиленно кормить, передавал мне для нея все свои рационы масла, яиц. меда, шоколада и пр.
- 22 - Тем временем одна знакомая3 служившая в самом Триесте в ИРО и собиравшаяся ехать в Канаду, предложила мне поступить на ея место. Меня приняли. Моему полковнику было жаль со мной разставаться, но он знал что в ИРО я буду получать настоящее жалованье и он отпустил меня с прекрасной рекоммендацией. Пришлось ежедневно ездить из лагеря в город. С нашей горы в город спускался цепной трамвай, В ИРО я хорошо зарабатывала и все шло на питание. Работая в ИРО я попросила чтобы наше досье с бумагами на Австралию переместили туда, где были досье желающих ехать в Новую Зеландию, т.к. слышали, что следующий представитель к нам приедет из Новой Зеландии. Но он так и не приехал, а вместо него снова явился австралийский представитель.
К этому времени мы откормили Марину и надеялись что ея осмотр пройдет благополучно. Снова я попросила чтобы наше досье переложили к австралийским. Проделали снова медицинский осмотр. Рентгенолог не смог сам разобраться в Маришином рентгене и снимок был послан в Рим. Мы были как на иголках в ожидании приговора. Какова же была наша радость когда из Рима пришел благоприятный ответ. Мы стали собираться. Нас, группу в 5 человек, послали поездом в Неаполь, где опять таки нас поместили в лагерь. Опять пришлось пройти медицинские осмотры. У нас было все-таки немного свободнаго времени чтобы осмотреть Неаполь и поездом проехали в Помпею. Через несколько дней нас посадили в поезд и повезли через всю Европу в Бремен /откуда должны были пароходом плыть в Австралию/. Поместили нас в лагере Лезум. Еда была невкусная и не питательная, а мне там не удалось зарабатывать и что-нибудь прикупать. Мы думали что нас скоро посадят на пароход, но он ушел без нас и мы просидели в лагере 3 месяца в ожидании возвращения того же парохода. Осматривали красивый средневековый Бремен, делали прогулки по окрестностям и так заполняли время. Наконец пароход пришел и началась посадка. Наш пароход "Скаубрин" битком набили, живого места не оставалось. Путешествие длилось ровно месяц. Пройдя Гибралтар, мы в Средиземном море попали в страшную бурю - бросало и подкидывало нас все три дня перехода через море. Мы хорошо выдержали, все же остальные очень болели морской болезнью. Нас трое; не пропуская, приходили питаться в почти пустую столовую. Во время бури мы предпочитали быть на палубе в дождевиках. Проход через Суэц и Красное море был приятным, спокойным и интересным. Разглядывали берега Египта с караванами верблюдов. Индийский океан не был особенно бурным и наконец мы причалили к Мельбурну /Виктория/. Там нас опять посадили в поезд и повезли в распределительный лагерь Бонегиллу, который находился на границе Виктории и Нью Саут Уэльса. Стоял этот лагерь на открытом месте, было жарко и несметное количество мух. В Австралии это было начало лета, в Европе же начало зимы. В канцелярии лагеря распределяли кого куда послать. Когда подошла наша очередь, то нас определили в Аделаиду /Южная Австралия/. Марину назначили прислугой к одной фермерше, Ромила в электрическую компанию как чернорабочий, а меня на фабрику, где красили металлическую посуду, Марина через 3 дня, не выдержав, приехала к нам в Аделаиду, Рома перевелся из провинции тоже в Аделаиду, где наши знакомые заранее для нас сняли 2 комнаты. Я продержалась недолго на фабрике и заявила им, что от 1 января больше у них работать не буду. Я не была под контрактом как Рома и Марина и могла сама себе выбирать работу. В январе я уже поступила кассиршей на железной дороге, где и проработала до 1957 г» когда мы уехали из Австралии.
*? Работа была совсем незнакомая, и считать на фунты и шшгинги поначалу было трудно, но со временем освоилась. Зарабатывала я хорошо т.к. приходилось работать и по субботам, и по воскресеньям и праздникам. Выходило иногда что подряд 6 воскресений работала, а за такие дни платили вдвойне. Марина короткое время работала уборщицей в больнице, потом удалось уговорить иммиграционные власти, что если Марина поступит в университет на фармакологический факультет то ея обязательная работа в аптеке будет засчитываться как отбывание контракта. Итак Марина поступила на факультет и окончила университет с дипломом. Сразу же получила место в аптеке даже как "манаджер". Рома бросил электрическую компанию одно время работал на фабрике мебели, потом с двумя приятелями затеяли делать деревянные игрушки, а потом ездил на стройку домов и там работал. В Аделаиде мы меняли 3 квартиры. Последнюю сняли без мебели и Рома /кроме кроватей/ всю ее обставил. Когда уезжали, обстановку частично продали и частично раздарили.

Когда мы еще жили в Белграде, я подала прошение о въезде в США в американском консульстве. Наше это прошение следовало всюду за нами, сперва в лагерь Опичина, потом в Австралию. Нас ежегодно циркулярным письмом спрашивали, хотим ли мы еще ехать в Америку, и мы отвечали утвердительно. Подоспело время нам принимать австралийское поданство. А тут получаем официальную бумагу из американского консульства, о том чтобы мы собираясь и что можем мы плыть таким то пароходом из Сиднея, Поданство мы не приняли и вместо этого стали готовиться к отъезду. Пока мы жили а Австралии мы все были заняты и к сожалению много путешествовать нам не пришлось. Бывали мы и в Мельбурне, и Сиднее и в Канберре.

И вот мы поехали поездом в Сидней а там погрузились на чудный пароход "Оркадиз", первоклассный, совсем не такой, каким мы плыли как "Дипи" из Европы. На пароходе было несколько столовых, салонов, купальных бассейнов, кино, магазины и проч. Кормили нас вкусно и на убой. Мы все за 20 дней плаванья прибавили в весе. Первый заход был порт Окленд /Новая Зеландия/, успели сделать выезд автобусом, затем заходили в Суву на острове Фиджи, где тоже имели время походить и поездить. Затем 12 часов стояли на Гаваях, тоже делали экскурсии. Следующая остановка на 12 часов в Ванкувере /Канада/, затем Сеаттл и наконец наш Сан Франциско.
В Аделаиде у нас было трое кошек. Перед отъездом мы нашли хорошие дома для двух, а любимца Мики, по настоянию Марины, послали самолетом прямо в Сан Франциско, где его встретили и забрали Ромин брат Всеволод /Вова/ его жена Рита и сын Вова. Когда мы приплыли в С.Ф., нас все они с котом встречали на пристани. Кот нас сразу узнал и очень обрадовался.
Вот началась наша жизнь, по началу тяжелая, в Америке. Деньги за проданные вещи в Аделаиде мы употребили на пароходные билеты, так что мы приехали с какими-то 300 долларами. Первые 2 недели мы прожили у Роминаго брата. Мы конечно их стесняли, но мы еще не имели работы. Первая я нашла себе работу, и мы сняли себе крохотную квартиру под самой крышей. Пришлось в кредит купить 3 кровати, стол, 4 стула, маленький шкап для посуды. В кухне не было ни полок ни шкапов и в квартирке не было ни одного "клозета" для одежды. Рома записался в унион столяров, но и старожилам тогда было трудно найти работу. С Мариной тоже было огорчение: австралийский /да и никакого другого штата/ диплом здесь не признавали. Пришлось Марине снова учиться /от сентября 1957 до мая 1958/ и она по окончании курса получила в Берклее степень Бакалавра. Теперь оставалось найти работу. Две первые попытки были неудачными. Наконец она устроилась в аптеке при больнице в Берклее, где и до сих пор работает. Рома из столяров попал в банк /Банк оф Америка/ где сперва был на ролях посыльнаго, затем стал работать внизу в банке где находятся сейфы. Там он и работал до выхода в отставку. Я же, проработав по 9 месяцев в двух местах, наконец устроилась в газете, работая по счетоводству в канцелярии. На этом месте была 18 лет и вышла в пенсию в 1977 г. когда мне было 69 лет.
29 Января 1961 г. Марина вышла замуж за Александра Гавриловича Садовникова /Алека/. Они друг друга знали с детства. 11 марта 1962 г. родилась наша дорогая внученька Мария /Мася/, а 6 ноября 1965 г» родился и внучек Алексанр /Сандрик/.

Описывать нашу совместную жизнь и нашу роль в воспитании внуков не буду. Молодое поколение это все знает, поэтому на этом кончаю. Пишу это по просьбе и настоянию внучки Маси.