Небольшого роста, коренастый, немного неуклюжий, он прибыл в Корпус с группой Сибиряков и Хабаровцев в 1925 году, и сразу вошел в нашу семью. Сильный, здоровый румянец делал его немного смуглым, а когда он улыбался, толстые губы расплывались «до ушей», отчего и осталась за ним кличка — «акула».
Кличка — кличкой, но мало кто из кадет заслуживал уважительного обращения по имени и отчеству. Ирошников — заслужил. За его всегда спокойный характер, начитанность и постоянную задумчивость и независимость — стали его, уже в шестом классе, называть Петром Ивановичем.
Он поступил в Хабаровский Графа Муравьева Амурского Кадетский Корпус во Владивостоке, и с Корпусом прошел тяжелую, но и романтичную эпопею жизни на Русском Острове, эвакуацию, Шанхай и путь вокруг Азии, к нам в Югославию, в Сараево.
Официально, по документам, он приехал под фамилией Меркулов, т. к. его мать, вышла замуж за Председателя Дальне-Восточного Правительства Меркулова, но Петр Иванович — упорно требовал, и добился, перемены его фамилии на его настоящую — Ирошников.
Попривыкнув и осмотревшись, он крепко взялся за науки и чтение — читал и читал. Помню, не раз он заменял меня на ночном дежурстве, чтобы дочитать увлекшую его книгу Вальтер Скота или Данилевского.
Нужно сказать, что науки давались ему легко, и он вскоре стал оспаривать первое место в классе. Заслужил он уважение и преподавателей, хотя и входил с ними в постоянный конфликт, так как сидя всегда на первой парте, считал своим долгом всем, и довольно нахально, подсказывать.

Те, кто не ездил не только на Праздники, но и на летние каникулы (а таких в те годы было много), особенно тесно сживались во время прогулок, купаний, экскурсий, и бесконечных летних вечеров, когда дисциплина не гнала спать вовремя и не запрещала разговаривать «после ночника». Особенно сближают костры в лесу, и я никогда не забуду наших разговоров с Петром Ивановичем у костров. Сначала — полудетские, романтические темы, а потом все более и более серьезные и даже философские, особенно перед выходом в жизнь, когда многие вопросы вставали конкретно и «вплотную».

Характер сложился у Ирошникова прямой, решительный и бескомпромиссный. Помню, в 6-м классе, А. де Сен Лорана и меня, директор Корпуса обвинил в несовершенном нами поступке, и, под угрозой исключения, требовал сознания. Вечером, обсуждая положение, наш класс решил целиком уйти в горы, и не возвращаться, пока директор не отменит своего решения.
Мы сидели в одном белье вокруг печки, и обсуждали это предложение. Как сейчас помню, вдруг подошел к нам Ирошников. Он был одет, в фуражке и со своей любимой кизиловой палкой.
— Ну? что же? Эх вы ... ! добавил он, и в этот момент открылась дверь, и звеня шпорами, вошел директор.
— В чем дело, вы почему не в кроватях? Ты почему одет, Ирошников?
— Мы уходим в горы. Ваше Превосходительство!
— Что? — нахмурился Адамович.
— Наши товарищи не виноваты, и мы все это знаем!
Дзинь-дзинь-дзинь — позвякивали шпоры Адамовича ...
— И я, тоже это знаю! Ложитесь спать. Спокойной ночи! — и директор, повернувшись, вышел.
— Видали! улыбнулся Петр Иванович.

Таким же он был и после Корпуса. Выбрав технический факультет, не имея семьи и поддержки, он попал на всем известный «Сеняк», студенческое общежитие «державной комиссии».
Воспитанные на исторических традициях Кадетских Корпусов, мы, выйдя в жизнь, попытались войти в интересы наших старших товарищей, в жизнь военной эмиграции. Встретились мы с бесконечными полковыми праздниками, юбилеями, панихидами, встретились с отношением к нам, как к неполноценным «молодым». А были мы, ух, какими взрослыми, студентами, и хотели своего места в жизни. Нужно сказать, что мы были то поколение, которое не успело по возрасту, принять участие в гражданской войне, но которое успело потерять семьи, нормальную жизнь, детство и юность. Мы ощущали пустоту, жизнь требовала от нас какой-то деятельности, и мы искали ее.
Ирошников — одним из первых вступил в НТС, и горячо переживал его деятельность, первые шаги, первые затруднения.
Помню, когда не было денег для издания третьего номера нашей газеты, Петр Иванович со своим другом, продали кровь в больнице, и всю сумму отдали на издание. Когда нападало уныние, усталость — появлялся Петр Иванович, всегда бодрый, веселый, с громким голосом, и стыдил, звал, вел вперед.

И вот однажды, возвращаясь из клуба, я спросил Ирошникова, почему он взволнован и особенно молчалив. Помню этот наш разговор.
— Ты, Алеша, должен мне помочь. Хватит разговоров, нужно действовать! Я решил идти в Россию. Дело этого требует. Сегодня я говорил с Б. Возможность есть, и я иду,
— рубил он ладонью воздух,
— ведь ты понимаешь, что это может дать...
И вспомнил я вечер у корпусной печки, и Петра Ивановича с кизиловой палкой ...
И еще был разговор:
— Мне сказано самому выдумать «легенду», куда и почему я исчезаю. Так имей ввиду, я сказал на «Сеняке», что я растратил казенные деньги, и еду в провинцию, чтобы их отработать.
— Ну, Петр Иванович, кто тебе поверит. Не мог ничего умнее придумать?
— — Знаешь, ко мне все слишком хорошо относятся. Пусть думают, что я подлец, меньше будут интересоваться.
Сознаюсь, когда меня вскоре, спросили об этом, — язык не повернулся подтвердить, настолько это было невероятно.
Через несколько дней он ушел ...

Весть о его гибели поразила, как гром среди ясного неба. На границе Румынии и СССР — убит в перестрелке ...
Это было летом 1933 года.
Своих путей тогда у нас не было. Полностью доверились «старшему брату» — РОВСу. После месяца поисков и проверок, в недрах белградского РОВС'а был обнаружен советский агент, К. Да, дорого стоил нам первый опыт!

Но всегда стоит передо мной, наш Петр Иванович, смелый, прямой, честный и непоколебимый.
Им — спящим на родной границе, — мы можем гордиться.

А. Родзевич IX в. Р. К.