|
|
Небольшого роста, коренастый, немного неуклюжий, он
прибыл в Корпус с группой Сибиряков и Хабаровцев в 1925
году, и сразу вошел в нашу семью. Сильный, здоровый
румянец делал его немного смуглым, а когда он улыбался,
толстые губы расплывались «до ушей», отчего и осталась за
ним кличка — «акула».
Кличка — кличкой, но мало кто из кадет заслуживал
уважительного обращения по имени и отчеству. Ирошников
— заслужил. За его всегда спокойный характер,
начитанность и постоянную задумчивость и независимость
— стали его, уже в шестом классе, называть Петром
Ивановичем.
Он поступил в Хабаровский Графа Муравьева
Амурского Кадетский Корпус во Владивостоке, и с
Корпусом прошел тяжелую, но и романтичную эпопею
жизни на Русском Острове, эвакуацию, Шанхай и путь
вокруг Азии, к нам в Югославию, в Сараево.
Официально, по документам, он приехал под фамилией
Меркулов, т. к. его мать, вышла замуж за Председателя
Дальне-Восточного Правительства Меркулова, но Петр
Иванович — упорно требовал, и добился, перемены его
фамилии на его настоящую — Ирошников.
Попривыкнув и осмотревшись, он крепко взялся за
науки и чтение — читал и читал. Помню, не раз он заменял
меня на ночном дежурстве, чтобы дочитать увлекшую его
книгу Вальтер Скота или Данилевского.
Нужно сказать, что науки давались ему легко, и он
вскоре стал оспаривать первое место в классе. Заслужил он
уважение и преподавателей, хотя и входил с ними в
постоянный конфликт, так как сидя всегда на первой парте,
считал своим долгом всем, и довольно нахально,
подсказывать.
Те, кто не ездил не только на Праздники, но и на летние
каникулы (а таких в те годы было много), особенно тесно
сживались во время прогулок, купаний, экскурсий, и бесконечных летних
вечеров, когда дисциплина не гнала спать
вовремя и не запрещала разговаривать «после ночника».
Особенно сближают костры в лесу, и я никогда не забуду
наших разговоров с Петром Ивановичем у костров. Сначала
— полудетские, романтические темы, а потом все более и
более серьезные и даже философские, особенно перед
выходом в жизнь, когда многие вопросы вставали конкретно
и «вплотную».
Характер сложился у Ирошникова прямой,
решительный и бескомпромиссный.
Помню, в 6-м классе, А. де Сен Лорана и меня,
директор Корпуса обвинил в несовершенном нами
поступке, и, под угрозой исключения, требовал сознания.
Вечером, обсуждая положение, наш класс решил целиком
уйти в горы, и не возвращаться, пока директор не отменит
своего решения.
Мы сидели в одном белье вокруг печки, и обсуждали
это предложение. Как сейчас помню, вдруг подошел к нам
Ирошников. Он был одет, в фуражке и со своей любимой
кизиловой палкой.
— Ну? что же? Эх вы ... ! добавил он, и в этот момент
открылась дверь, и звеня шпорами, вошел директор.
— В чем дело, вы почему не в кроватях? Ты почему
одет, Ирошников?
— Мы уходим в горы. Ваше Превосходительство!
— Что? — нахмурился Адамович.
— Наши товарищи не виноваты, и мы все это знаем!
Дзинь-дзинь-дзинь — позвякивали шпоры Адамовича ...
— И я, тоже это знаю! Ложитесь спать. Спокойной
ночи! — и директор, повернувшись, вышел.
— Видали! улыбнулся Петр Иванович.
Таким же он был и после Корпуса.
Выбрав технический факультет, не имея семьи и
поддержки, он попал на всем известный «Сеняк»,
студенческое общежитие «державной комиссии».
Воспитанные на исторических традициях Кадетских
Корпусов, мы, выйдя в жизнь, попытались войти в интересы
наших старших товарищей, в жизнь военной эмиграции.
Встретились мы с бесконечными полковыми праздниками,
юбилеями, панихидами, встретились с отношением к нам,
как к неполноценным «молодым». А были мы, ух, какими
взрослыми, студентами, и хотели своего места в жизни.
Нужно сказать, что мы были то поколение, которое не
успело по возрасту, принять участие в гражданской войне,
но которое успело потерять семьи, нормальную жизнь,
детство и юность. Мы ощущали пустоту, жизнь требовала
от нас какой-то деятельности, и мы искали ее.
Ирошников — одним из первых вступил в НТС, и
горячо переживал его деятельность, первые шаги, первые
затруднения.
Помню, когда не было денег для издания третьего
номера нашей газеты, Петр Иванович со своим другом,
продали кровь в больнице, и всю сумму отдали на издание.
Когда нападало уныние, усталость — появлялся Петр
Иванович, всегда бодрый, веселый, с громким голосом, и
стыдил, звал, вел вперед.
И вот однажды, возвращаясь из клуба, я спросил
Ирошникова, почему он взволнован и особенно молчалив.
Помню этот наш разговор.
— Ты, Алеша, должен мне помочь. Хватит разговоров,
нужно действовать! Я решил идти в Россию. Дело этого
требует. Сегодня я говорил с Б. Возможность есть, и я иду,
— рубил он ладонью воздух,
— ведь ты понимаешь, что это
может дать...
И вспомнил я вечер у корпусной печки, и Петра
Ивановича с кизиловой палкой ...
И еще был разговор:
— Мне сказано самому выдумать
«легенду», куда и почему я исчезаю. Так имей ввиду, я
сказал на «Сеняке», что я растратил казенные деньги, и еду
в провинцию, чтобы их отработать.
— Ну, Петр Иванович, кто тебе поверит. Не мог ничего
умнее придумать?
— — Знаешь, ко мне все слишком хорошо относятся.
Пусть думают, что я подлец, меньше будут
интересоваться.
Сознаюсь, когда меня вскоре, спросили об этом, —
язык не повернулся подтвердить, настолько это было
невероятно.
Через несколько дней он ушел ...
Весть о его гибели поразила, как гром среди ясного
неба. На границе Румынии и СССР — убит в перестрелке ...
Это было летом 1933 года.
Своих путей тогда у нас не было. Полностью
доверились «старшему брату» — РОВСу. После месяца
поисков и проверок, в недрах белградского РОВС'а был
обнаружен советский агент, К. Да, дорого стоил нам первый
опыт!
Но всегда стоит передо мной, наш Петр Иванович,
смелый, прямой, честный и непоколебимый.
Им — спящим на родной границе, — мы можем
гордиться.
А. Родзевич IX в. Р. К.
|