Разбирая старые письма, наткнулся на несколько писем, датированных 57 и 58 годами от Никиты Дурново. Он тогда, отсидев десять лет в концлагере, был выпущен из Сов. Союза.
Те, кто кончил в 1926 году Крымский кад. корпус его хорошо знают, я же лично знаю его с 1920 года. В 1920 году мы с ним оказались в Крыму, в Феодосии, в 3-м классе, в сводно-кадетокой роте при Константиновском военном училище. Потом вместе пережили эвакуацию, вместе были в Стрнище и в Белой Церкви.
В моей памяти он остался как хороший товарищ, высоко порядочный, всеми любимый, несмотря на то, что был очень вспыльчив и тогда мог незаслуженно оскорбить, чем попало ударить и наделать больших глупостей. Особенно если дело касалось, как ему казалось, его чести, Никита полностью терял самообладание. В такие минуты у него как-то странно мутнели глаза, — поэтому и прозвище его было «Никитка мутный глаз», на которое он немножко обижался.

В 1926 году мы оба кончили корпус и наши дороги разошлись. Он поступил в Белграде в «Войну академию», а я поехал учиться в университет в Любляну.
Войну с Германией он встретил как капитан-летчик югославянокой армии. Его эскадрилья находилась где-то вблизи Мостара. Как мне рассказывали, эта эскадрилья в короткую войну 41-го года не особенно хорошо себя показала. В последний день войны часть самолетов даже не исполнила приказа и не поднялась с аэродрома. Возмущенный поведением своих сослуживцев, на следующий день, узнав о капитуляции и не желая вместе с ними сдаваться в плен, Никита один вылетел на своем аппарате и потом опустился на Браничком поле, близ Белграда. Там он снял о себя югославянокне погоны и, как он потом говорил, навсегда распрощался с югославянской армией. Вскоре он уехал на работу в Германию, но перед концом войны он почему-то вернулся в Югославию, где и был выдан советчикам.

Отсидев, как я уже упомянул, 10 лет в концлагере, он каким-то чудом был выпущен как иностранный подданный Заграницу.
Вернулся он полным инвалидом, наверно потому его и выпустили. Жена его за это время вышла второй раз замуж и завела новую семью, за что ее, конечно, трудно винить. Кто бы мог предположить, что человек после стольких лет может вернуться Заграницу из советского лагеря,.
А оя приехал и остался один, больной и никому ненужный. Но он никогда не жаловался на свою судьбу, в его письмах всегда была бодрость и какая-то теплота и умиротворенность. В одном из своих писем он мне писал:
«Что касается меня, то я не жалею о годах проведенных в лагерях и не беру это с трагической стороны. Наоборот, я теперь больше привязался к нашим, — душа уж больно хороша у нашего народа. Да, конечно, годы под советчиной многих испортили, но нельзя ведь до ним всех равнять».

Он вое мне писал, что мечтает поехать повидать мать, которая жила где-то под Парижем, он же тогда ютился на окраине Вены.
«Вот все собираюсь поехать к маме, да со здоровием моим пока не получается», писал он.
Не знаю, удалось ли ему это. Вскоре я получил от его сожителя извещение о его смерти.

У Никиты была сестра Машута и брат Вася. Вася тоже был наш крымец, только на несколько лет моложе. Помню, он маленький, приходил к нам в роту проведать брата. После окончания корпуса, он поступил в Белградский университет, но мирная жизнь эмигранта его не удовлетворила. Он вступил в Союз Нового Поколения, призывавший тогда русскую молодежь к активной борьбе с большевиками. Этой работе он отдает себя полностью и как завершение посылается с заданием в Сов. Союз. В 1939 году, за несколько недель до начала Мировой войны, он вместе с Шурой Колковым и Леушиным переходит в Польше границу.

Шура Колков тоже наш кадет-крымец. Я его помню тоже еще по Крыму, — мы в один день с ним приехали с фронтов в Феодосию; я попал в 3-й, а он в 4-й класс. В то время еще почти мальчик, ему было лет пятнадцать, он был уже в погонах вахмистра.
В группе, шедшей в Россию в 1939-ом году Шура Колков был за руководителя, т. к. уже имел в этом деле стаж. В 1938-ом году он ходил с заданием в Россию, пробыл там несколько месяцев и благополучно вернулся обратно. Но из похода 1939-го года ни Вася Дурново, ни Шура Колков, ни Леушин ие вервулись. Переход через границу прошел благополучно, но после этого от них никаких сведений не поступило. Начавшаяся война смешала вое карты и замела вое следы.

Машута Дурново сначала училась в гимназии в Пановичах (Словения), потом, как мне кажется, училась ие то в Кикинде, не то в Бечее. Моя жена помнит ее именно по Паловичам. Машута была из них самой озорной девчонкой, бичом классных дам, а потому и одной из самых популярных у подруг. В памяти других, кто ее знал позднее, она осталась как жизнерадостная, всегда веселая молодая женщина. Миловидная, с челкой на лбу, картавящая при разговоре, с огромным запасом энергии, запевала в хоре, всегда душа общества.
Но это одна сторона ее облика. Как она себя показала в дальнейшем, она также была человеком, готовым на большие жертвы. Она как и ее брат Вася стала членом Союза Нового Поколения и как он, когда было нужно для дела, бросила вое и пошла в Сов. Союз. Вместе со своим мужем, Георгием Казнаковым, в 1940-ом году она из Румынии перешла в Бессарабию, которая тогда была занята Красной армией. Потом от них было сообщение, что оии благополучно добрались до Кишенева. Больше известий не было, — что сталось с ними, так и осталось неизвестно.

Теперь, оглядываясь назад, смотришь на вое другими, более трезвыми глазами. Конечно, много было ненужной бравады, по молодости лет лишней самоуверенности, часто неосновательной и раздражающей других нетерпимости, но не будь этих так называемых «Нацмальчиков», нечем было бы вспомнить нам, тогдашней русской молодежи в Югославии — теперь старикам — эти предвоенные годы.

Мать Дурново, сама в прошлом сестра милосердая Добровольческой армии, вырастившая двух сыновей и дочь, умерла одинокая и всеми забытая, несколько лет назад в старческом доме под Парижем.
К слову сказать, мне Никита Дурново писал, что после выхода из концлагеря, перед тем, как быть выпущенным Заграницу, он был направлен в транзитный лагерь для тех, кого собираются выпустить из Сов. Союза. Там он встретил еще одного нашего кадета-крымца, Колю Воинова, а также Марью Дмитриевну Пепескул, игравшую в начале важную роль в Союзе Нового Поколения. Но как видно большевики раздумали их выпустить, т. к. о них позднее ничего не было слышно.

Борис Павлов.