БЕЛОЕ ДВИЖЕНИЕ.
часть. 4

ПЕРЕЛОМ

Весь 1919 год велась на УКРАИНЕ тяжкая борьба с большими силами красных, начиная с каменно-угольного Донецкого бассейна. Эти тяжелые бои велись не только с красными украинскими силами, дивизиями латышских, литовских и эстонских коммунистов, многочисленных наймитов-китайцев, но и конечно российских мобилизованных солдат и офицеров, в среду которых были вкраплены коммунисты и политические комиссары.

Война нарушила весь установленный, налаженный образ жизни Украины.
Пользуясь отсутствием твердой карающей власти, на сцену вылезли разные атаманы с отрядами людей охочих на легкую наживу, преступление, разбойное ухарство. Главный среди них был «батько» Махно, анархист, державший со своей 10-ти тысячной бандой в страхе большой район Екатеринославской губернии вокруг села Гуляй Поля.

«Армия» Махно, хорошо руководимая и состоявшая, большей частью, из участников отличных боевых качеств, быстро передвигалась с места на место на реквизированных подводах, с пулеметными тачанками, делая переходы, когда нужно, по 100 километров в сутки, и была неуловима. Захватив Екатеринослав, учинила там погром «буржуям», убивая и грабя их. Через два дня «армия» исчезла.
Весной 1919 г. (март-апрель) конница ген. Шкуро разгромила «дивизию» Махно, обратив ее в паническое бегство и разгрузив ее от награбленного добра. Однако это не помешало, в дальнейшем, вновь собраться уцелевшим и новым участникам, предпринимать набеги, останавливать поезда, грабить и убивать неугодных им людей.
Большую тревогу вызвал рейд Махно по нашим незащищенным тылам с угрозой г. Таганрогу, где была Ставка Главнокомандующего.
Для окружения и ликвидации «армии» Махно были сосредоточены в районе Умани 3 казачьих полка и 2 дивизии пехоты слабого состава. Однако, вследствие плохой взаимной связи, медленного сосредоточения операция не удалась. Махновцы, действуя быстро, отлично ориенируясь всевидящей конницей, окружили и уничтожили, изрубив, батальон Литовского полка. Вышли из предполагавшегося окружения и, в свою очередь, окружили 1-й и 2-й батальоны доблестного 1-го Симферопольского офицерского полка, которые и погибли почти полностью 14 сентября (1919). Полк, перед выходом в поход против Махно, имел в своем составе 1500 человек; 3-й батальон, действовавший отдельно, в окружение не попал.

Другой «атаман», национал-большевик Григорьев вначале примкнул к Гетману, от него к Петлюре, затем к Ленину, наконец к Махно, где и кончил свои дни. Французские вооруженные силы, оккупировавшие Одессу во времена Директории, вышли было из Одессы в предположении легкой военной экспедиции на север. Встреченные войсками атамана Григорьева по всем правилам встречного боя, были обращены в бегство с потерей обуви и оружия.

В то время, когда предпринималась попытка окружить и ликвидировать «армию» Махно, в Полтавской губернии появился новый атаман — Шуба. Его многочисленный отряд, идя маршем по селам, совершал грабежи, насилия и убийства.
На борьбу с этим новым злом Командование направило Кирасирский полк, которым командовал, если не ошибаюсь, полк, барон Таубэ, и 2-й взвод нашей 8- й Конной батареи (два орудия). Как прикрытие артиллерийскому взводу, была придана малочисленная Ромненская офицерская дружина, состоявшая из пожилых семейных людей. 1-й взвод батареи был направлен в Глухово.
Уже на марше к нам присоединилась полусотня партизан под командой сотника Кулика. Партизаны то появлялись, то исчезали как ветер, ведя разведку во все стороны. Были это все бесшабашные, лихие всадники.
Во главе всех этих соединений был полк. Матвеев, конно-артиллерист. Чувствовалось, что между двумя полковниками дружбы нет. Орудия продвигались шагом по проселочным дорогам, в сопровождении двух десятков офицеров Ромненской дружины на подводах, а кирасир мы изредка видели: то они появлялись на некоторое время, то исчезали из поля нашего зрения.
Преследование Шубы длилось приблизительно с неделю, и за это время мы насмотрелись на жуткие дела шубинцев, не признававших ни человеческих, ни Божеских законов. Путь банды обозначался убийством крестьян, будь то сельские стражники или старшины. Каждый из убитых был замучен, со срезанными ушами и носом, полураздет (были и другие нечеловеческие издевательства).

В конце недели батарея во главе с командиром, капитаном Николаем Бадиковым, при котором я оставался, направилась к хутору Воликово, где должна была встретиться с кирасирами и заночевать. Солнце уже повернулось далеко за полдень, стоял прекрасный день осени, — 30 сентября (1919) по ст. ст., — день смерти командира и почти поголовной гибели 2-го взвода батареи.
Подойдя к хутору, огороженному со стороны проселочной дороги плетеным тыном, за которым возвышались высокие стога сена и хозяйственные постройки, мы увидели с пригорка широкую ложбину и, далее, большое раскинувшееся село. Батарея стала, командир осматривал в бинокль окрестности. Видимость была прекрасная, вокруг ни живой души и никакого присутствия кирасир. Вдруг мирная картина внезапно изменилась: с дальней околицы села стали выезжать подводы и длинной вереницей, поспешно, рысью, уходить в степь по едва заметной дороге. С передней же, ближайшей к нам окраины села стали выскакивать группы людей. Они рассыпались в цепь и без перебежек шагом двинулись на нас, стреляя на ходу.
Последовала короткая команда командира: «С передков. По неприятельской пехоте, прицел 20, гранатой, огонь». Гранаты упали в рядах шубинцев, подняв фонтаны земли. Последовала команда: «Прицел 20, трубка 20, шрапнелью, беглый огонь».
Все шло как на ученьи, но и другая стороны была, видимо, руководима опытным человеком, имевшим под командой, безусловно, бывших солдат. Прицел сокращался, вскоре перешли на картечь. Цепь двигалась не останавливаясь, подкрепляемая пополнениями.
С правой стороны от нас, далеко и на высоте села, из малой рощицы послышались звуки стрельбы пушченки Гочкиса, бывшей при кирасирах. Куда стреляла пушка Гочкиса — неизвестно. Кирасир не было видно и никакого содействия нам с их стороны не было оказано.
С левой стороны села, вдали, появились конные группы и начали обтекать наш левый фланг. Второе орудие повернулось на 90° и открыло огонь по конным на дальнем прицеле. Наши лошади были отведены коноводами подальше от орудий. Пехотное прекрытие, не имевшее пулеметов, — жалкая пародия прикрытия, — рассыпалось в цепь где-то позади батареи и постепенно исчезло, узрев безнадежность положения. Наступавшие вели непрерывный огонь, стреляя на ходу, причем много пуль было разрывных (дум-дум), причинявших ужасные раны. При малейшем препятствии такая пуля разрывалась, издавая характерный звук — «пак!». Наши раненые немедля отвозились на бывших с нами подводах.

Я уже перешел на роль номера при орудии. Вскоре у обоих орудий осталось по два человека, несколько защищенных орудийными щитами. Мысли притупились, лишь цель впереди поглощала все внимание; я подавал снаряд, как автомат, срывая с головки колпачок, передавал его шт.-кап. Б. Ширяеву, который посылал его прямой наводкой навстречу атакующим. Мы превратились в бездумных существ, но не таким был командир, доблестный офицер, конно- артиллерист с довоенного времени. Он все видел, спокойно наблюдая все перипетии боя, протекавшего в быстром темпе, и трезво увидел надвигавшуюся трагедию.
Он заметил также, что 2-3 шубинца, уйдя в сторону от смертоносной картечи, дошли до хозяйственных построек хутора и, укрывшись за плетень, открыли ружейную стрельбу с фланга.
Командир приказал всем уходить. Спокойным, без тени волнения голосом, он позвал коновода подвести лошадей.
Приняв свою «Карамель» и вскочив в седло, я почувстввал мгновенную горячую струйку воздуха, молниеносно пронесшуюся мимо щеки. Понял, что являюсь мишенью. Оглянувшись, не увидел командира. Видимо, в тот момент он уже был убит и лежал вне поля моего зрения.
Через 2 дня мы его хоронили в Ромнах. На лафете везли его гроб на кладбище, я шел рядом в почетном карауле с шашкой наголо. У него была единственная рана на груди. Бандиты его не ограбили, и на кителе сохранились золотые погоны конно-артиллериста, капитана.
Из-за небрежного ведения экспедиции погиб доблестный офицер-командир батареи, почти все люди взвода и две пушки. Командир смешанного отряда полк. Матвеев должен был бы предстать перед Военной коллегией и дать объяснение: как мог он допустить, что два 3-х дюймовых орудия не были поддержаны полком кирасир и должны были в одиночестве вести бой с лютым врагом?
Полковника Матвеева мы больше не встречали.

Некоторые штаб-офицеры старой Российской армии были недовольны, что им не были предоставлены соответствующие их чинам положения и команды в Добровольческой Армии, упуская из вида, что в гражданскую войну не было крепкого, отлично организованного тыла и бесперебойного снабжения войск всем необходимым. Не было и окопной войны с солидным блиндажем для командира полка с телефонной связью с батальонными и ротными командирами.
В Гражданскую войну выдвинулись и принесли славу своим частям офицеры, применявшие иные методы войны, отличные от большой окопной войны, дерзавшие и, наряду с рядовыми бойцами, подставлявшие свои головы пулям.
Такие люди как генералы Корнилов, Марков, Дроздовский, Врангель, Казакевич, Эрдели, Бабиев, Мамонтов; полковники Неженцев, Кутепов, Жебрак, Румель, Манштейн, Туркул; есаул Чернецов, капитан Покровский, — были светочами для добровольцев. Они были и воины, и вожди.

Со взятием Одессы и Киева был освобожден весь Юг России. Движение продолжалось на север, и 20 сентября (н. ст.) был взят Курск, а 13 октября (н. ст.) — Орел. Все этапы наступления описаны в капитальных трудах высокоавторитетных лиц и выдающихся военачальников — генералов Деникина, Врангеля, Головина, Денисова и др. Настоящий рассказ относится лишь к общей обстановке тех кошмарных лет и событий, каковые сохранились в памяти и кругозоре рядового солдата, поле зрения которого отличается от штабного.

Необходимо все же заметить, что наступательные бои не были легкими, но наличие подъема давало силы и энергию. В боях захватывались пленные на всем пути наступления, причем, как правило, их зачисляли в свои ряды. Так, в октябре месяце, дроздовцами в боях района Севска было занято вблизи деревни Загрядское имение, принадлежавшее Вел. кн. Михаилу Александровичу. Дома были заброшены, имение разграблено. Тут был взят в плен почти целиком красный полк, состоявший из жителей Тульской губернии. Красноармейцы были вооружены новыми японскими винтовками и охотно пошли в плен, держа винтовки на плечах. Вблизи того же района одна рота красных сдалась в плен целиком. За несколько дней перед сдачей рота прибыла с Архангельского фронта в английском обмундировании. Вскоре сдались многочисленные пехотинцы, уроженцы Новгородской и Псковской губерний. Все они были в хорошем обмундировании, в то время как наша пехота была плохо одета и мерзла.

В нашу батарею были зачислены 10 пленных, отобранные командиром из числа пленных, взятых нами в занятом ночью селе. Остальные переданы пехоте. Все они были очень напуганы, так как комиссар им говорил, что «кадеты» стреляют всех в лоб. Русские люди, — они быстро вошли в жизнь батареи и остались верны до самого конца борьбы. Один из них, сибиряк по фамилии Власов, был заботливым вестовым командира; уже из Галлиполи он уехал в Бразилию.

С концом октября начались морозы и метели. Ввиду глубокого снега переходы совершались с большими трудностями. Никогда не забуду как однажды, за всю ночь, мы едва прошли 4 версты, вытягивая на руках орудия. Ледяной дождь мгновенно замерзал, дорога превратилась в сплошной слой льда
. С продвижением вперед появились признаки неблагополучия из-за отсутствия прочно организованного тыла и очень плохого снабжения войск. Железнодорожный транспорт был расстроен и работал слабо из-за недостатка вагонов, забитости путей, недостатка топлива. Нерешенный земельный вопрос, с ссылкой на Учредительное Собрание, очень отражался на отношении крестьянства к Добровольческой армии. Было какое-то недоверие к нам, усугубляемое к тому же бессовестной пропагандой большевиков, твердивших о возвращении помещиков. Такие явления как Махно, Шуба и пр. возникали на почве этой пропаганды и нашей плохой, неспособной гражданской администрации. Наш тыл был плохо организован, кишел людьми, которым надлежало быть на фронте, а не щеголять в прекрасно пригнанной форме добровольческих полков на весьма отдаленном расстоянии от фронта.

В это время красные успели гораздо лучше организовать свой тыл.
Пользуясь своим партийным аппаратом, они создали 180-ти тысячную группу войск особого назначения, чья главная задача состояла в водворении порядка в тылу и поддержания его принудительными и карательными способами.
Произвели полный учет и отправку на фронт военных кадров, начиная от генералов Генерального Штаба, офицеров и унтер-офицеров старой Армии, партийных агитаторов. Произведена мобилизация населения в таком размере, что покрывала не только боевые потери, но и высокий процент убыли вследствие дезертирства.

Чрезвычайную и решающую помощь большевикам оказали интернациональные коммунистические части и наймиты: латышские и эстонские стрелковые дивизии, китайцы и венгры. Одних янычар Ленина — латышей — насчитывалось в составе 15-й и др. армий около 80 000, и ко времени решающих боев в Орловском направлении они и дали перевес, громя корниловцев, несших огромные потери.

По данным ген. Деникина, к концу октября (1919) в Добровольческой армии (на фронте от Воронежа до Киева) насчитывалось 33 000 бойцов. От Воронежа на восток и юг стояла Донская армия в прибл. 50 000 бойцов. С этими силами мы пытались наступать на Москву, имея перед собою огромное численное превосходство красных и находясь в беспрерывных боях, без смены.
Сосредоточив большие силы около Воронежа против Донской армии (главным образом конную армию Буденного), большевики образовали также сильную ударную группу в Курском направлении. Созданный здесь кулак перешел в наступление против Добровольческой Армии в октябре месяце. В 30- ти дневных боях, добровольцы, сражаясь с превосходящими силами красных и одерживая частные успехи, были принуждены начать отход.

Отход Добровольческой Армии вскоре приобрел характер несчастья: полки, возросшие в числе при наступлении за счет мобилизации населения и пленных красноармейцев теперь, при отходе, быстро таяли, так как крестьяне, боясь репрессий со стороны красных, занимавших их места жительства, покидали ряды непрерывно.
Попытки ген. Деникина остановить отход успехом не увенчались.
Отходившие части вместо опоры в тылу находили развал, что роняло их дух и ускоряло отход. В конце декабря обе Армии были уже на подступах к Ростову и Новочеркасску, где ген. Деникин хотел остановиться. Однако, инерция отхода улеглась только тогда, когда между сторонами лег Дон, и 9 января Ростов был оставлен.

Этому поспешному отходу в сильной степени содействовало поведение Кубанских частей. Большая часть членов Кубанской Рады из левых группировок казачества относилась недружелюбно к ген. Деникину, хотя в то же самое время по своим убеждениям (соц.-рев.) не имела корней в рядовом Кубанском казачестве (как и некие самостийники, имевшие весьма малый удельный вес в казачестве).

Поведение Рады привело к тому, что ген. Деникин должен был применить силу. В ноябре был арестован и повешен за государственную измену член Рады Калабухов, а 12 других членов высланы заграницу. Меры воздействия временно усмирили Раду, но не подняли ее авторитета в Кубанских станицах, как и не восстановили работу в них.
Однако, несмотря на все эти неблагоприятные условия, победа Белых сил была еще возможна, так как соотношение сил было благоприятно для вооруженных сил Юга России. Советские армии дошли до Дона в плачевном состоянии: потери в боях, страшная эпидемия тифа, огромное дезертирство уменьшили их численность до 60 тысяч. Тыл отсутствовал, железные дороги были разрушены;
между Красной армией и центром образовалась пропасть в 400 верст. Советская армия была принуждена жить реквизициями и грабежом, что озлобляло и без того враждебное к красным население. Пехота красных была деморализована, и только конные армии Буденного и Думенко не потеряли боеспособности и активности. В случае возникновения вынужденного отхода по враждебному тылу и отсутствия железнодорожного сообщения, Красная армия была бы осуждена на полную гибель.

Против 60 тысяч красных ген. Деникин располагал 54 тысячами бойцов (Донская армия 37 тысяч. Добровольческая 10 тысяч, Кубанская 7 тысяч) при 289 орудиях. И это были части, полностью сохранившие свою боеспособность. С Донской армией покидали свои очаги десятки тысяч казачьих семей. По степным дорогам тянулись сотни тысяч голов скота и овец, табуны лошадей и десятки тысяч подвод, нагруженных стариками, женщинами и детьми. Донская казачья масса, не желавшая подчиняться большевикам, уходила со своей земли, оставляя свои станицы и хутора. Это была гнетущая картина переселения целого народа в неизвестность, на неизбежные муки и страдания.
Но этот отход, по свидетельству ген. Деникина, увеличил силу Донской армии и вернул уверенность и самообладание, а последовавшие успехи вернули и активность. В эти критические дни выход кубанских казаков на помощь Белым силам и в подкрепление своей растаявшей до 7 тысяч армии решил бы дело, дав нужный перевес для перехода в победоносное наступление. Но кубанцы, охваченные апатией, на фронт не вышли.

В середине января красные перешли в наступление с главным ударом в стык Добровольческой и Донской армиям, но были отбиты конницей ген. Топоркова (Кубанская дивизия. Терская дивизия и конная бригада ген. Барбовича) совместно с двумя Донскими корпусами.
Потерпев здесь неудачу, советское командование сосредоточило на нижнем Маныче конную массу армий Буденного и Думенко и несколько пехотных дивизий. 27 января красная конница перешла Маныч.

Командующий Донской армией ген. Сидорин, сосредоточив 6 конных дивизий, в 4-дневных боях разбил ударную группу большевистской конницы, взял много пленных и всю артиллерию 1-й советской конной армии (один только 4-й Донской корпус ген. Павлова захватил 40 орудий). Красные бежали через Маныч, но перенесли удар еще восточное на Тихорецкую силами 10-й и 1-й конных армий.

В противовес была направлена конная группа ген. Павлова в 10 тысяч коней. Опрокинув Думенко, ген. Павлов двинулся по нижнему Манычу на ст. Торговую. Этот форсированный марш по левому берегу Маныча, безлюдному и ненаселенному, вместо правого и населенного, в жесточайший мороз и буран погубил без боев конную группу, потерявшую за три дня переходов более половины состава людей и лошадей замерзшими, обмороженными и заболевшими. Попытка захвата Торговой не удалась, и ген. Павлов вернулся в район ст. Егорлыцкой.

20 февраля Добровольческий корпус стремительным ударом овладел Ростовом, взяв 22 орудия, 163 пулемета, 6 бронепоездов и 4 тысячи пленных. В то же самое время Донской корпус ген. Гуселыцикова, на путях к Новочеркасску, захватил станицу Аксайскую, взяв 15 орудий, 20 пулеметов, 2 тысячи пленных, двух начальников дивизий, штаб 13-й советской дивизии и полевой штаб 8-й армии.

Однако этот большой успех на левом фланге не восстановил тяжелое положение на правом. Конная армия Буденного, выставив заслон против временно неспособной, из-за саморазгрома, конницы ген. Павлова, двинулась вдоль железной дороги Царицын-Тихорецкая, имея против себя лишь слабые части Кубанской армии. Сопротивление этих частей Кубанской армии, несмотря на проявленную большую доблесть, было сломлено. Геройски погиб весь штаб 1- го Кубанского корпуса во главе с командиром ген. Крыжановским.
Отчаянная попытка конной группы ген. Павлова 25 февраля у Горькой Балки остановить движение выходящего в тыл Белого фронта Буденного не удалась. После тяжелого боя, потеряв почти всю артиллерию. Донцы были вынуждены отойти.

Неудача правого фланга и выход больших масс красной конницы в тыл обозначили надвинувшуюся катастрофу. 1 марта был оставлен Ростов и начат общий отход Белого фронта, вскоре обратившийся в поток вооруженных отрядов, обозов и огромных беженских таборов в направлении на Новороссийск.

Город Новороссийск был забит тыловыми частями, недоставало продуктов. Интенсивно шла, с помощью союзников, эвакуация больных, раненых и гражданских лиц. Кораблей было мало, и сама по себе указывалась необходимость направить эвакуацию на Тамань, где ширина Керченского пролива была невелика, а транспортные средства Керчи позволили бы быструю переброску в Крым значительного числа людей и груза.
Распоряжение ген. Деникина от 17 и 20 марта занять Таманский полуостров и прикрыть дорогу не было исполнено Добровольческим корпусом, так как Корпус, ослабив сильно свой левый фланг, обратил главное внимание на дорогу в направлении на Новочерскасск. Движение Донских корпусов на Тамань не только запоздало по времени, но и не могли быть исполнено фланговым маршем по отношению к наступавшему противнику.
На Новороссийск катился сплошной поток обозов, беженцев, войсковых частей.
«Катастрофа становилась неизбежной и неотвратимой», — так резюмировал положение ген. Деникин.

С таким заключением некоторые военачальники не были вполне согласны, так как в смысле естественных преград позиции Новороссийска были прекрасны со всех сторон. Заранее подготовленные и удачно расположенные искусственные укрепления, при наличии большого количества тяжелой и легкой артиллерии, могли долго держаться при относительно небольшом количестве войск обороны и дать необходимый выигрыш времени для эвакуации как войск, так и кубанских и донских беженцев.

Командир Добровольческого корпуса ген. Кутепов в телеграмме Главнокомандующему 12 марта предложил принять решительные меры в целях эвакуации бойцов и потребовал диктаторских полномочий по определению порядка посадки частей на транспорты, предоставление в его исключительное ведение всех пловучих средств и флота, всей власти в тылу и т.д. Ген. Деникин ему в этом отказал, найдя, что подобного рода требования могли возникнуть только при наличии неблагоприятных отношений Добровольцев со своим Главнокомандующим. Это обращение ген. Кутепова послужило толчком для ген. Деникина к принятию решения оставить свой пост Главнокомандующего.

Войска потеряли свой дух ввиду непорядка, отсутсвия заблаговременно выработанного плана об обороне и планомерной эвакуации и твердости в проведении принятого решения. Остановить процесс распада нужно было во что бы то ни стало и, если уж нельзя было его избежать, то попытаться замедлить являлось необходимостью для спасения возможно большего числа людей.
Эта попытка свести катастрофу к минимуму сколоченным оборонительным отрядом не была предпринята Главнокомандующим при наличии дисциплинированных частей как Добровольческаго корпуса, так и образцовых 1-й Донской и 2-й Кубанской дивизий.

На берегу и в городе, забитом толпами людей и массой лошадей, брошенных на произвол судьбы, царил кошмар. Транспортов не хватало, чтобы принять всех людей, стремившихся уйти от красных.
Ген. Кутепов, со свойственной ему твердостью, приложил все усилия, чтобы Добровольческий корпус был по возможности вывезен. Этого нельзя сказать о Командующем Донской армией ген. Сидорине, потерявшем командный авторитет и долго сомневающемся в желании рядового казачества идти в Крым.
Из Новороссийска было вывезено около 30 тысяч Добровольцев и около 10 тысяч Донцов, без артиллерии и лошадей. С берегов Черного моря удалось доставить несколько тысяч Кубанцев.

По прибытию в Крым, войсковые части получили приказ, датированный 22-м марта (ст. ст.) 1920 г.:
§1. Генерал-лейтенант Барон Врангель назначается Главнокомандующим Вооруженными Силами на Юге России.
§2. Всем честно шедшим со мною в тяжелой борьбе — низкий поклон.
Господи, дай победу Армии и спаси Россию.
Генерал-лейтенант Деникин.

Союзники-ангичане заявили о прекращении всякой поддержки и настойчиво требовали вступления в переговоры о мире с большевиками. На помощь союзников-французов надежды было мало. Армия была предоставлена самой себе.

В то время, когда главная масса войск отступала с фронта Курск-Орел- Врорнеж-Царицын к Дону и Кубани, войска с Правобережной Украины стягивались к линии Кременчуг-Киев в район Одессы и, далее, к Крыму. Наша батарея с 3-м Конным полком некоторое время прикрывала перекресток дорог, обеспечивая безопасность тыловых коммуникаций. В начале января 1920 г. мы вынуждены были сначала малыми, а затем большими переходами отступать в направлении на Одессу, имея постоянную угрозу с флангов.
После Вознесенска, когда выяснилась угроза Одессе, начались большие переходы с минимальным отдыхом. Переходы с усиленными боковыми дозорами совершались, щадя лошадей, главным образом шагом, чередуясь с легкой рысью. Стояли холодные январские дни, морозные и снежные. На отдых давалось 2 часа днем и 2 часа ночью; лошадей надо было напоить, накормить и дать им минимальный отдых. Людям свойственна сила духа, чего нет у животных. Было утомительно не столько от физического напряжения, сколько от недостатка сна. Засыпали на ходу, засыпали сидя верхом.

Не доходя до Одессы несколько десятков верст, глубокой ночью остановились на короткий отдых в каком-то селе; звучало имя этого села как будто Волкове. Остановились на улицах села, в хаты почти никто не заходил. Разуздав коня, я повесил на его голову торбу с овсом и, держа повод в согнутой в локте руке, мгновенно заснул, присев у стены хаты.
Наш неутомимый командир, видимо, почувствовал что-то неладное и настоял, переговорив с командиром Конного полка, о немедленном выступлении. Отдыхали мы, думаю, не более получаса. Были поданы команды «по коням», «садись».
Уже сидя верхом, в ночном мраке, среди сгрудившихся лошадей, я увидел у своего стремени, слева, пехотного солдата; он держал на ремне через правое плечо винтовку с приткнутым штыком. Еще полусонный, но зная, что с нами пехоты нет, я спросил его с недоумением: «какого полка, земляк?». Он ничего не ответил, но стал оглядываться вокруг.
В это время по поданной команде батарея начала вытягиваться по-орудийно в походную колонну, и в ту же минуту со всех сторон поднялась ружейная стрельба. Командир крикнул мне проверить намечавшуюся дорогу влево, Я поскакал по ней с разведчиком Николаем Башкатовым, студентом-москвичом.
Был совершеннейший мрак, и ничего не было видно. Проскакав несколько минут, нам навстречу, на топот наших лошадей, застрочил пулемет, и Башкатов вскрикнул. Остановившись, мы круто повернули назад, и я, подхватив Башкатова за талию, спросил:
«можешь ли держаться, Коля?».
Он ответил, что может.
«Куда тебя?»
— «Боль в левом плече».
Сзади нас продолжал строчить пулемет, и вскоре раздались орудийные выстрелы; снаряды летели куда-то через наши головы. Красные стреляли вслепую, для храбрости. Было очевидно, что мы, под покровом ночи, оказались в их расположении.
Мы настигли батарею, продолжавшую на карьере держать прежнюю дорогу, в темноту и неизвестность. Доложив командиру о случившемся и о ранении Башкатова, узнал, что у нас на батарее не все благополучно: не досчитывалось двух орудий с запряжками.
Взяв какой-то крутой подъем, батарея и полк оказались в открытом поле и продолжили движение шагом. Вскоре начало светать, и в еще неясном туманном свете мы увидели далеко впереди большую колонну конницы. Громада конницы стояла широким фронтом неподвижно, выжидая.
Кто это? Если свои, — то будем живы. Если враг, — то бой и разгром: задавят нас численностью.
Два орудия снялись с передков и стали рядом, жерлами к неизвестной коннице. Взвился наш дорогой, родной бело-сине- красный флаг. В ответ, оттуда, по степи понеслось громкое «ура», и к нам быстро направилась группа всадников.

Произошла встреча, если память не изменяет, со 2-м Лабинским Кубанским, Донским (не помню номера) и Дроздовским конным.
Полковой казачий врач тут же на морозе освидетельствовал рану у Башкатова, вынул пулю, засевшую в мякоти у ключицы, сделал перевязку.
Бедняга Башкатов, большой любитель поэзии, сделался синим от холода. У меня под шинелью был короткий овечий полушубок, который не долго думая я снял и отдал дрожавшему мелкой дрожью товарищу. Его еще утеплили и поместили на повозку.
Выяснилось, что не хватает нескольких человек из батареи, помимо двух орудий, повозки с батарейным писарем, архивом и документами, сестры милосердия 3-го полка, нескольких всадников. Узнали, что Одесса уже занята красными, и направились в Тирасполь. На другой стороне Днестра уже хозяйничали румыны, занявшие Бессарабию.

Из Тирасполя, под командой ген. Бредова, все стянувшиеся туда войска направились в сторону Польши, которая в это время вела войну с большевиками, и невольно сделались союзниками Польши. Этот поход вошел в историю борьбы с большевиками под именем «Бредовский».

Поход, продолжавшийся около 2-х недель, не оставил ярких воспоминаний.
Шли с востока на запад; было холодно, но терпимо. Стояли заморозки. Иногда на крутых подъемах или спусках перетаскивали орудия на руках. Тиф продолжал свирепствовать, находя благоприятную почву среди людей, лишенных элементарных гигиенических условий.
По соединении с поляками, наши части заняли отведенный отрезок фронта против красных. На своем участке казачья конница, отогнав красных, заняла Каменец-Подольск. Почти никакой активности на нашем фронте не было.
Приблизительно с месяц держали отведенный нам участок фронта, затем (видимо, по соглашению с ген. Врангелем) отошли в глубокий тыл, где должны были сдать лошадей.

Наши части были интернированы по разным лагерям. Мне лично пришлось пережить еще заболевание тифом по прибытии в Стрый. По выздоровлении, все еще едва держась на ногах от слабости и истощения, я был направлен с партией выздоравливающих в лагерь под Калиш, на границе с Восточной Пруссией.
Лагерь состоял из низких деревянных бараков, покрытых черным толем и огороженных колючей проволокой от капустных и картофельных полей. В бараках были нары из голых досок, без матрацев. Наши бараки разделяла одна жидкая сетка-забор от бараков военнопленных красных. В большинстве это были московские студенты, весьма дружески к нам раположенные. В одном из их бараков бала билиотека со времен Великой войны, которая была создана для русских пленных немцами. Мы получили право ходить к красным в эту библиотеку и пользоваться книгами.

Кухни белых и красных были рядом, и мы получали нашу еду стоя рядом в очередях и если что ругали, то только получаемую еду. Если какой-либо ретивый коммунист пытался язвить по нашему адресу, то его быстро усмиряли свои же. Кормились мы одной и той же вонючей свининой, сваренной с овощами. Когда подъезжала подвода со свиными головами, то дуновение свежего ветерка менялось в смрадное. Мусульмане отказывались принимать такую пищу, мы же ели с голодухи и оставались живы.
Выходили из положения тем, что ночью проскальзывали в картофельное поле и самоснабжались. Отношения с охраной, — польскими солдатами, заносчивыми и грубыми, — не могли быть дружелюбными. Не нахожу возможным выжать из себя никакого чувства благодарности за польское гостеприимство.

Недели через две, «поправившись» на таких харчах, мы в группе около 30 человек были направлены в отдельном товарном вагоне в Перемышль.
Была большая радость вновь оказаться в своей родной батарейной среде. В то время, когда мы томились без дела в лагерях, большевики потеснили поляков и в июне создали угрозу Львову, что ускорило переговоры ген. Врангеля с поляками о переброске нас в Крым. С радостью покинув Перемышль и его блох, мы прибыли к устью Дуная, а оттуда транспортом «Корнилов» были перевезены в Феодосию и, после недельного карантина, выгрузились.
Побывав несколько месяцев в стране с чужим языком, была большая радость оказаться на родной земле и с несказанным наслаждением купаться в море. Трудно передать особенную радость когда, купаясь ночью прямо с мола и плавая в прохладной воде, можно было наблюдать фосфорицирующий свет воды, плещущейся о камни мола. После всего пережитого несколько дней в Феодосии показались нам раем.

Оборваные и почти босые, получив белье, обмундирование и оружие, мы вновь были готовы к исполнению нашего воинского долга. Отношение воинского начальства и жителей к нам, Бредовцам, было очень внимательным и приветливым, как будто мы совершили что-то большое и трудное.

Батарея, уже в пешем строю, была направлена в Симферополь, где на первое время нам была поручена гарнизонная служба.
Как в Феодосии, так и в Симферополе мы увидели и почувствовали твердую руку генерала Врангеля. Всюду строгий порядок, никаких увеселений с пьянством, строгая дисциплина. В городе нет лишних военных, разве что раненые и выздоравливающие.
В конце сентября был получен приказ выступить в Карасу-базар и оттуда начать операции против «зеленых», обосновавшихся в окрестных горах. Кто такие зеленые мы толком не знали. Говорилось, что они были как против нас, так и против красных, т.е. совсем какая-то несуразица. Что могли достигнуть эти люди, тревожа и грабя наш тыл? Безусловно, среди них были агенты большевиков.

Во второй половине октября ударили сильные морозы; было очень холодно ночью и под утро. Особенно ясно у нас в горах слышался весьма отдаленный гул тяжелой артиллерии. В конце октября пришел приказ покинуть Карасубазар и походным порядком двигаться в Ялту, соблюдая меры предосторожности. К вечеру 1 ноября (ст. ст.), усталые и голодные, мы прибыли в Ялту. Ночлег был на улицах города, куда стягивались части Кавалерийского корпуса ген. Барбовича.
Если 1 ноября можно условно считать последним днем борьбы за Крым, то 9 января 1920 (ст. ст.) надо признать началом борьбы за этот последний Белый оплот. В этот день подошли к Перекопу последние отступавшие части Белых сил: Казачья Донская бригада полк. Морозова (численностью до 2 тысяч чел.) и Отдельная кавалерийская бригада ген. Устимовича (числ. до 500 чел.), покинувшие под давлением больших сил красных Перво-Константиновку и Преображенку.
На Перекопе никаких защитников не оказалось, кроме Славянского «полка» (сформированного из пленных австрийцев-славян). Сам Перекоп не был подготовлен к защите. Как свидетельствует ген. Устимович,
«глаза искали фортов и других укреплений, о которых мы так много слышали еще в Одессе. Городок Перекоп был разрушен и сожжен большевиками при их первом захвате Крыма год тому назад. Уцелела только церковь и несколько строений. У входа в городок никаких укреплений. Не было протянуто даже колючей проволоки. На мокрой, превратившейся в грязь земле валялись разбросанные там и сям колья и намечен путь для рытья окопов.... Путь в Крым был открыт, и красные могли войти в него церемониальным маршем».
Начальником «укрепленного района» был ген. Вицентьев, назначенный на эту должность генералом Слащевым. Но он ничего не предпринял для того, чтобы Перекоп стал действительно укрепленным районом. Немедленно был послан офицер разыскать Штаб генерала Вицентьева, описать обстановку и сказать, что неприятель вот-вот появится.

Вскорости прибыл потревоженный начальник «укрепленного района» ген. Вицентьев в сопровождении своего штата, свиты, английского военного агента и какой-то амазонки. Поздоровавшись со стоявшими в резервных колоннах казачьей и кавалерийской бригадами, генерал выразил сомнение в точности сведений о противнике.
«Идут какие-то банды и нет там никаких дивизий, о которых вы доносили», — высказал свое мнение генерал.
Едва успел он высказать свое компетентное заключение, как впереди, где тянулась по горизонту гряда холмов, появился как бы частокол, которого раньше не было. Частокол спукался с холмов, двигаясь к Перекопу. За ним появилась новая линия черных столбиков, шедших за первой линией.
«Красные наступают. Это их цепи», — объяснил ген. Устимович. Ген. Вицентьев, потрясенный увиденной им картиной, только теперь понял весь ужас положения не укрепленного им Перекопа.
«Вперед, занять стрелками позицию... Батареям открыть огонь», — закричал он и поскакал, сломя голову, со своей свитой в Юшунь, за вторую позицию, находившуюся более 25 верст позади Перекопа. Больше его ни казаки, ни кавалеристы не увидели.
Но здесь, в настоящий момент, не было ни стрелков, чтобы занять позицию, ни батарей, чтобы открыть огонь.
Но если не было частей, перечисленных «защитником» Перекопа, на месте были фронтовые конники, знавшие дело. Ген. Устимович попросил полковника Морозова, молодого, распорядительного боевого офицера, отлично знавшего местность, принять на себя командование.
Как в дальнейшем развивались события, повествует вкратце ген. Устимович.
«Полк. Морозов распорядился занять спешенными кавалеристами правый участок, а казаками левый участок перешейка и открыть огонь. Красные двигались густыми цепями, спокойно, без выстрела. Впоследствии оказалось, что это были латышские стрелки.
Казаки и добровольцы бегом развернулись в цепи, залегли и открыли редкий огонь. Красные продолжали идти без выстрела. Повидимому, наша стрельба не производила на них особого впечатления.... Откуда-то сзади, из-за нашего левого фланга, ахнула пушка. Высоко в воздухе, как раз над нашими цепями, разорвалась шрапнель. Полк. Морозов вскипел:
— Это что такое! Что они делают? Скачите на батарею, — приказал он своему адъютанту, — скажите, что они бьют по своим.

Батарея продолжала редкий огонь из одного орудия. Шрапнель делала то недолет, то перелет над линией наших цепей, очевидно, — брала их в вилку.
Адьютант полк. Морозова возвратился и доложил, что на батарее не оборудована телефонная связь с наблюдательным пунктом, вследствие чего командир батареи не может руководить огнем... Вот она, могущественная перекопская артиллерия!

Красные приближались. Мы усилили свои стрелковые цепи до последней возможности. Подойдя приблизительно на тысячу шагов, красные залегли и открыли сильнейший огонь по нашим цепям из винтовок и пулеметов и подавляли нас численностью. К довершению зол, Славянский полк, составлявший гарнизон Перекопа, не вышедший на позицию и остававшийся по своим квартирам, открыл в наши спины стрельбу из окон домов и из-за стен уцелевших строений.

При первых выстрелах с тыла, полк. Морозов догадался, в чем дело. Он приказал садиться на коней и галопом скакать за валы. Впереди валов были широкие и глубокие рвы, за которыми круто подымались высоко валы. Они были очень высокими, еще времен владычества крымских ханов, и представляли собою твердыню, преграждавшую вход в Крым. Пройти через них можно было не иначе, как только по проходам, которых было по середине четыре и два на флангах. К этим-то проходам мы и скакали сумасшедшим галопом, чтобы занять их и попытаться задержать наступление красных.

На большой дороге на Армянск был самый широкий проход. Его заняли казаки со многими пулеметами. Кавалеристы заняли правый участок от большой дороги до Сивашей. Полк. Морозов занял левый участок, более длинный, до берегов Киркинитского залива.
Красные, окрыленные успехом, густыми массами бежали следом за всадниками. Переход на их сторону Славянского полка вселил в них уверенность в полной деморализации защитников Перекопа и лекой возможности на их плечах прорваться в Крым.

Выждав спокойно, когда красные приблизились к валам, казаки и добровольцы открыли огонь из пулеметов и начали в упор расстреливать атакующих. Поражаемые огнем с фронта, косимые также с флангов, красные падали грудами. Бывшие впереди бросились назад и столкнулись с напиравшими сзади. Все смешалось. Отвага и ярость комиссаров ничего не могла сделать с людьми, охваченными паникой... Убитыми и ранеными покрылась местность перед валами. Атака была отбита.

Перешеек остался за нами, но это стоило страшного напряжения для нас. Если бы не спокойствие и решительность полк. Морозова, быстро и правильно оценившего обстановку, Крым был бы захвачен красными в этот тяжкий и памятный день 9 января 1920 года. Не Слащев спас тогда Крым, как об этом сообщалось, а скромный донской казак Василий Иванович Морозов, принявший в свои руки защиту ворот в Крым у Перекопа, брошенного постыдно генералом Вицентьевым, на которого была возложена защита и оборона Перекопской позиции....

3-й драгунский Новороссийский и 1-й Петроградский уланский полки, составлявшие эту Бригаду, вписали золотыми буквами новую страницу в историю их славных полков. Сохранив их имена, они сохранили и дух, и традиции своих старых полков и показали себя достойными детьми своих прославленных отцов и дедов. Эти драгуны и уланы были учащаяся молодежь: кадеты, гимназисты, реалисты».

ВРАНГЕЛЬ

Это драгоценное свидетельство командира Отдельной Кавалерийской Бригады ген. Устимовича в достаточной степени характеризует тяжелое положение Крыма как раз в то время, когда ген. Врангель принял на свои плечи командование Вооруженными Силами Юга России. А Юг России — это только Крым; Вооруженью Силы — то немногое, что было в Крыму, что прибыло из Новороссийска, Одессы, Польши.

Главная масса Белой Армии была переброшена 14 марта 1920 г. (ст. ст.) изъ Новороссийска в Крым. Армия была раздета, громадные склады обмундирования и снаряжения были частью сожжены, частью брошены на Кубани и в Новороссийске; в Крыму же крупных складов не было.
Союзники-англичане твердо заявили о прекращении всякой поддержки и настойчиво требовали вступления в переговоры о мире с большевиками. Но бодрой нотой звучал приказ Главнокомандующего ген. Врангеля, отданный им 22 марта:

«Я сделаю все, чтобы вывести Армию и Флот с честью из создавшегося тяжелого положения. Призываю верных сынов России напрячь все силы, помогая мне выполнить мой долг....»
Перед ген. Врангелем стоял целый ряд срочных проблем, требовавших разрешения, и он, не теряя времени, приступил к кипучей организационной работе. Быстро была приведена в порядок Армия и переименована из Добровольческой в Русскую. Армия была сведена в три корпуса, в коих установлен твердый порядок. Быстро был упорядочен вопрос довольствия войск и приведена в порядок Военно-Судебная часть.
Во внутренней политике ген. Врангель также проявил решительную деятельность. Его законы «о земле», о волостном земстве, об упорядочении судопроизводства имели целью внедрить, после революционного хаоса, понятия о законности: и в отношении населения, и воинских чинов, и представителей власти. Ген. Врангель знал, что для успеха борьбы за Россию необходимо привлечь основное сословие Российского государства — крестьянство; его заботы о крестьянстве воскрешают в памяти деятельность другого укрепителя этого сословия — Столыпина.

Ставка ставилась на наиболее крепкий слой хозяйственных крестьян, но с возможностью и приобщения к нему лучшей части беднейшего слоя.
Благодаря принятым мероприятиям, выдвижение Армии в Сев. Таврию не встретило враждебного отношения крестьян, а зеленое движение в Крыму, несмотря на широкую поддержку, оказываемую советскими деньгами и благоприятные местные топографические условия, особенного развития не получило.
Взаимоотношения с казачеством были упорядочены соглашениями с Войсковыми Атаманами от 2 апреля и 22 июля. Согласно этим соглашениям, государственные образования Дона, Кубани, Терека и Астрахани были обеспечены полной независимостью в своем внутреннем устройстве и управлении. Представители Войск входили в состав Совета при Главнокомандующем с правом решающего голоса по всем вопросам.
Иностранное представительство осуществлялось единолично Главнокомандующим.
Дон, Кубань, Терек и Астрахань передавали в оперативное и организованное подчинение Главнокомандующему свои вооруженные силы. Соглашение сохраняло действительность впредь до окончания гражданской войны.
Ресурсов Крыма, жившего в мирное время хлебом из Сев. Таврии, было недостаточно для прокормления Армии и населения Крыма. Представлялось необходимым занять Сев. Таврию и для этого предварительно захватить перешейки, чтобы обеспечить будущий выход из «Крымской бутылки» на север.

Хотя внимание красных было занято ожившим Польским фронтом, но все же занимавшая перешейки советская армия быстро усиливалась новыми частями. Поэтому уже через две недели после Новороссийской эвакуации были предприняты две десантные операции.
31 марта в районе Перекопа разыгрался бой. Только что прибывшая латышская дивизия, с приданной ей красной конницей, была разбита Донской бригадой ген. Морозова, поддержанного пехотой, танками и броневиками. На следующий день красные, подтянув свою 3-ю стрелковую дивизию и свежую конницу, пытались наступать, но успеха не имели. В тот же день за левым флангом красных в Кириловке, в 40 верстах от Геническа, высадились Алексеевцы, а на следующий день, в Хорлах, за правым флангом красных, при поддержке флота, высадилась Дроздовская дивизия.

Противник, зажатый десантами в клещи, три дня вел отчаянные бои, пока не был разбит и отброшен на север, потеряв 6 орудий, 60 пулеметов и оставив выходы из Крыма в наших руках. Первый и прочный успех поднял дух защитников Крыма, и укрепился окончательно авторитет Главнокомандующего.

Ген. Врангель отдал приказ об укреплении перешейков, что в свое время не было исполнено ген. Слащевым и его помощниками. Кроме того, предвидя возможность неблагоприятного конца, приказал озаботиться тоннажем для эвакуации и созданием запасов топлива.

В отличие от Англии, Франция, оказывавшая поддержку Польше в ее борьбе с большевиками, доброжелательно относилась к Русской Армии, оказывая помощь и признав позднее Правительство ген. Врангеля «де факто». Но Англия на всем протяжении борьбы в Крыму и Сев. Таврии относилась явно недоброжелательно и даже враждебно. Правительство Англии запретило доставку в Крым военных грузов на английских кораблях. А когда в Болгарии с большим трудом были приобретены для Армии аэропланы, то они были уничтожены английской контрольной комиссией «по недоразумению».
Необходимо подчеркнуть, что ген. Врангель, с принятием власти, отрешился в своей деятельности от личных влечений к тому или другому политическому порядку, заявив: «я беспрекословно подчинюсь голосу Русской земли».
Пользуясь тем, что значительная часть большевистских войск была на Польском фронте. Русская армия двинулась 25 мая из Крыма для освобождении Сев. Таврии. Однако и те большевистские силы, что противостояли корпусу ген. Кутепова у Перекопа, во много раз превышали силы Русской армии.

Против ген. Кутепова стояли следующие красные части: 3-я стрелковая дивизия (насчитывала 14 600 штыков и 580 сабель), одна латышская дивизия, одна бригада 46-й стрелк. дивизии, одна бригада 42-й стрелк. дивизии; в резерве 52-я стрелк. дивизия и 8-я кавалерийская дивизия. Одна только 3-я стрелк. дивизия в два раза превышала силы корпуса ген. Кутепова.
После ночной интенсивной артиллерийской подготовки Марковская и Корниловская дивизии 25 мая прорвали красные укрепления у Перекопскаго перешейка и утром двинулись в наступление на Сев. Таврию. В прорыв была двинута 2-я конная дивизия ген. Морозова в направлении Каховки, ведя небольшие бои с красными частями. Пройдя около 25 верст, не доходя до селения Чаплинки, дивизия была остановлена приказанием командира корпуса, присланным на аэроплане. В приказании было сказано, что красное командование, подведя значительные резервы, теснит Корниловскую и Марковскую дивизии в районе сел Перво-Константиновка — Строгановка, почему 2-й Конной дивизии давалась задача разбить совместно с Дроздовской стрелковой дивизией наступающие силы красных.
Дивизия вернулась назад в район названных сел, причем на форде прибыл начальник Дроздовской дивизии ген.-лейт. Витковский, условившийся с командованием 2-й Конной дивизии о завтрашней совместной атаке на красных.
Что же произошло, что удачно начатое наступление было задержано? Левофланговая Корниловская дивизия удачно продвинулась вперед, и в прорыв смогла пройти наша 2-я Конная дивизия. Так же удачно правофланговая Марковская дивизия прошла в прорыв проволочных заграждений и поврежденных бомбардировкой окопов, продвинулась вперед и заняла село Перво-Константиновку. Однако, вскоре красные переходят в контратаку, и их нажим все усиливается.
Их цепи - части латышской дивизии, поддерживаемые артиллерией, идут в полный рост. Марковская пехота начинает отходить. Наша 7-я батарея, удерживаясь на линии пехоты, стреляет прямой наводкой на коротком прицеле, но и снарядов уже мало. Из села Перво-Константиновки Марковцы уже отошли. Из села по дороге к Перекопу появляется несколько пулеметных тачанок и колонна красной пехоты. Батарея открывает стрельбу по голове колонны и первым же снарядом сметает головную тачанку, а вторым попадает в середину колонны. Остальные тачанки поворачивают коней и скрываются в селе, люди разбегаются и ложатся.

Но цепи красных надвигаются, не останавливаясь, и их ружейный огонь все усиливается. Снаряды на батарее на исходе. Марковская пехота продолжает отходить, и с нею батарея. Казалось, так блестяще начатое наступление грозит превратиться в поражение.
В этот критический момент со стороны Перекопского вала показались клубы желтоватой пыли, поднимаемой всадниками и быстро едущими повозками с Дроздовцами. Чувство радости охватило отступавших Марковцев и артиллеристов. Быстрым шагом, почти бегом, Дроздовская пехота направилась к Перво-Константиновке, навстречу приближающимся красным цепям. В тот день, 25 мая, первый полк Дроздовцев, понеся большие потери, остановил наступавших; латыши все же удержали село.

На следующий день, 26 мая, еще затемно, Дроздовцы снова перешли в наступление как на Перво-Константиновку, так и через рукав Сиваша, по гатям, на селение Владимировку. Артиллерийский, пулеметный и ружейный огонь, в начале атаки Дроздовцев, красные развили очень сильный, но он постепенно начал слабеть. Наметился отход красных: вначале спокойный, он превратился в паническое бегство, что было результатом не только лобового удара Дроздовской пехоты, но и действий нашей конницы, 2-й Конной дивизии ген. Морозова.

В то время, когда Дроздовцы повели наступление, были двинуты в атаку 5 полков 2-й Конной дивизии, ночевавших в тылу у красных в Чаплинке. 6-й Кавалерийский полк (состоявший из дивизионов 9-го драгунского Казанского, 9-го уланского Бугского и 9-го гусарского Киевского) встретил упорное сопротивление частей латышской дивизии. Полк, понеся значительные потери, отошел и донес об этом командиру бригады ген. Выграну, который немедленно сообщил ген. Морозову и просил выслать танки для атаки латышей.
До прибытия танков была произведена разведка флангов латышей. Конница и 4 танка, развернувшись, повели наступление и нанесли сокрушительный удар по тылам частей, ведших бой с Дроздовской пехотой. Дроздовцы, продвигаясь вперед, встречали кавалеристов, сопровождавших колонны пленных, и видели по дорогам много порубленных конницей Морозова красных.

Перед Владимировкой взору Дроздовцев открылась гладь Сивашей. По всему пространству мелких соленых озер видны были идущие люди, которые издали казались точками. Это была латышская стрелковая дивизия, прижатая с фронта Дроздовскими частями, а с фланга и тыла конницей 2-й дивизии Морозова. Казалось, для этих людей уже не было иного выхода кроме сдачи, однако латыши, стоя почти по грудь в воде и повязав на шею патронные сумки, продолжали стрелять в наших пехотинцев, кричавшим им с берега, чтобы те сдавались.

Железный закон гражданской войны: «Пощады не даем, сами не просим» диктовал окончание Перекопского боя. Пулеметы и низкие разрывы шрапнели смели остатки сопротивления. 8-я советская армия перестала существовать. Дорога в Сев. Таврию была открыта.

27 мая 2-я Конная дивизия вновь двинулась в направлении Каховки, а корпус ген. Кутепова повел дальше наступление против 13-й советской армии. К 10 июня было взято в плен 10 тысяч красноармейцев, захвачено 9 броневиков, 48 орудий, 250 пулеметов, 3 бронепоезда. В руки Вооруженных Сил Юга России перешла наиболее богатая часть Сев. Таврии и крупные большевистские склады хлеба и боевых припасов. Район был богат лошадьми, что позволило путем платной реквизиции посадить на коней большую часть конницы. Армия вышла из Крымской бутылки на простор. В Крым из Сев. Таврии потек хлеб, продукты, и население вздохнуло свободнее. Вскоре было очищено от красных нижнее течение Днепра, захвачена Каховка, и наши части выдвинулись на фронт Бердянск-Орехов-Днепр.

В середине июня 1920 г. сильно потрепанная в боях 13-я советская армия была пополнена и приготовлена к наступлению с целью овладения Сев. Таврией.
Красное командование особые надежды возлагало на только что переброшенный с Северного Кавказа мощный корпус Жлобы в 7500 сабель и 6000 штыков, усиленный кавалерийской дивизией Блинова и двумя кавалерийскими бригадами 40-й советской дивизии.
15 июня Жлоба перешел в наступление в направлении Пологи-Мелитополь.
Под натиском Жлобы 16, 17, 18 и 19 июня доблестный ген. Гусельщиков, со своей 3-й пешей Донской дивизией, медленно отходил, ведя бои со все глубже вклинивавшимся в наш фронт значительно превосходными в силах противника.
Назревала блестящая по согласованности действий всех участвующих частей операция, руководимая самим Главнокомандующим ген. Врангелем.
18 и 19 июня Жлоба послал все свои силы в наступление с целью пробиться к Мелитополю, предполагая стремительным ударом опрокинуть наши части. (В Мелитополе была Ставка ген. Врангеля.)

19 июня ген. Врангель, выразив глубокую благодарность 3-й Донской дивизии за доблесть последних дней, предложил ей на 20 июня во что бы то ни стало удержать линию Астраханка-Варваровка, дабы дать другим частям возможность своевременно выйти во фланг и тыл противника.
Ген. Гуселыциков блестяще справился с задачей, и утром 20 июня атаковавшие его тучи конницы Жлобы были взяты во фланг подошедшими Корниловцами. Стремительно несшиеся лавы его конницы с дистанции 4-5 верст попали под сильнейший, меткий огонь наших частей со стороны Розендорфа, Тига, Орлов, Варваровки и Астраханки. Неся крупные потери, конница вначале все же шла смело в атаку, но встретив дружные залпы пулеметов и артиллерии, бившей временами на «картечь», которые скашивали целые ряды, — красные не выдержали и повернули назад. Наши самолеты стали бить красных с воздуха, снижаясь и обстреливая их из пулеметов.

Этот бой обескуражил Жлобу. Потеряв чуть ли не 30% своего состава за 2 дня. Жлоба решил передохнуть от неожиданного удара, устроив дневку своим частям. Прибыв с Кавказа с отборными людьми на лучших конях, Жлоба был убежден в грядущем успехе. Впоследствии, пленные рассказывали о неожиданно охватившей их робости от залпов Корниловцев и непрерывной пулеметной стрельбы, сбрасывавших буквально передние ряды их несущейся конницы.
Получив донесение, что конница Жлобы прорвалась через Верхний Токмак, двигается на Мелитополь и расположилась южнее Большого Токмака в нескольких немецких колониях, — ген. Врангель со штабом срочно разработал план ее окружения и послал к утру 21 июня следующие приказы для выполнения:
1) Ген. Витковскому с Дроздовцами с севера из Молочной и Гольдштата наступать на Фридрихсдорф;
2) Ген. Кутепову с запада выслать Корниловскую дивизию вдоль речки Кульман на Тигервейде и Рихенау;
3) Ген. Гусельщикову на юге держать линию Варваровка-Астраханка, а остальным частям ген. Абрамова наступать с юга, почти на север, в направлении на Гладенфельд и Александеркрон;
4) Авиации атаковать красных с воздуха;
5) Ген. Морозову идти из Большого Токмака на юго-восток к селению Вальгейм и отрезать красным пути отступления;
6) Бронепоезду наблюдать линию Б. Токмак — Верхн. Токмак.

Передышка, сделанная Жлобой, помогла нашим частям окружить его корпус, как предполагалось по плану. С утра 21 июня наши части стали наступать: Дроздовцы ген. Витковского с северо-запада. Корниловцы с запада. Донцы ген. Абрамова с юго-запада и юга. Корпус Жлобы оказался в намеченном кольце, но Жлоба еще не видел опасности и надеялся на свои силы.
Яростные атаки красной конницы наши части спокойно отбивали меткой стрельбой залпами из винтовок и пулеметным огнем. На всех направлениях наши части продвигались и замыкали кольцо. Жлоба носился на броневике от одной части к другой, потрясая револьвером, и гнал обратно в атаку возвращавшиеся полки.

Наши части продолжали наступать. В критические минуты становились в карэ в три шеренги - лежа, с колена и стоя, и бесстрашно отбивали несущуюся на них конницу. Пехота, отбивая все атаки, постепенно продвигалась вперед. К полудню 21 июля Корниловцы заняли Рихенау. Наши самолеты били красных сверху. Жлоба был окружен и стал уже думать только о том, как бы прорваться, чтобы уйти. Около 3-х часов дня он бросился на север к Большому Токмаку, где попал под удары нашей 13-й дивизии. Потеряв ориентировку, Жлобинцы круто повернули назад и снова попали под огонь Корниловцев из Рихенау и под удары Дроздовцев. Дроздовцы, севши на подводы, понеслись преследовать отступавшую конницу. Жлоба, чтобы спасти остатки своего корпуса (прибл. 30%) пошел мимо Моргенау на Вальдгейм и Черниговку.

Конная дивизия ген. Морозова, согласно директиве, сосредоточилась недалеко от селения Вальдгейм, фронтом по направлению на Мелитополь. Ген. Морозов с двумя казачьими полками и конной батареей стал севернее дороги, ведущей на мост через речку, а полк регулярной конницы (не больше 300 шашек) поставил южнее ее. Сзади полка, в районе Черниговки, расположился бронепоезд. Дивизия уже знала, что Жлоба разбит и что задача дивизии — преградить ему путь и захватить отступающие остатки его корпуса и обозы. Полки стояли в развернутом, сомкнутом строю в ожидании. Как-то совсем неожиданно на бугре появилась масса красной конницы и, увидев стоявшую наготове нашу конницу, стала на галопе строить фронт. Впереди строя развевалось громадное красное знамя, а перед ним шел броневик. Броневик остановился, вышедший из него человек подал какую-то команду, и красная конница стала заходить своим левым флангом для атаки.

Донцы ген. Морозова открыли огонь из всех своих пулеметов, а конная батарея ударила прямой наводкой по их сомкнутому строю, кося их ряды.
Броневик Жлобы двинулся стремительно на мост, пройдя близко от кавалерийского полка; ни подбить, ни задержать его не смогли. Перейдя мост и оставляя за собой густую пыль, броневик скрылся из вида. Брошенное Жлобой войско, прибл. 2500-3000 шашек, заволновалось, потеряло строй и бесформенной массой понеслось к переправе, поражаемое перекрестным огнем всех пулеметов и огнем артиллерии. Выбравшись на другую сторону речки по мосту и в брод, наткнулось на наш бронепоезд, который открыл жестокий огонь. Плохо ориентируясь, Жлобинцы круто повернули назад и снова попали под удары Морозовской дивизии, бросившеся за ними в погоню. Конная батарея дивизии Морозова встретила их в картечь; тысячное конное стадо Жлобиной конницы метнулось в сторону, наскакивая друг на друга, бросилось убегать карьером. В течение двух-трех часов боя остатки корпуса Жлобы потеряли не менее двух третей своего состава и оставили все свои обозы. Если Жлоба после своего разгрома 21 июля подвел к Вальдгейму три тысячи всадников, то после боя с дивизией Морозова и бронепоездом ему удалось из них вывести максимум тысячу. Разгромлена она была 21 июня доблестными Дроздовцами и Корниловцами, Донцами ген. Абрамова при содействии авиации за полдня, а затем на следующий день ликвидирована дивизией ген. Морозова.

Конный корпус Жлобы оставил в наших руках 40 орудий, 200 пулеметов и около 3-х тысяч лошадей с седлами. Разгром Жлобы решил и общую участь красного наступления, ликвидированного к 23 июня. За эту вторую крупную операцию в Сев. Таврии, продолжавшуюся всего неделю (с 15 по 23 июня), было взято у красных 60 орудий, 300 пулеметов и около 11,000 пленных.

Поражение красных не было случайным; это была, по прекрасно разработанному плану, хорошо выполненная операция, благодаря отличной дисциплине, доблести войск и связи в нашей армии. (Пример доблести: в бою 20 июня 3-го Дроздовского полка с конницей Жлобы у Фридендорфа и Ландскроне конный разведчик батареи, 14-летний кадет Полтавского корпуса Карпинский атаковал в одиночку тачанку красных и взял ее в плен.)

Успехи в Сев. Таврии вызвали некоторый интерес к нам со стороны союзных миссий, которые часто посещали фронт. При всех своих соприкосновениях с представителями иностранных держав, ген. Врангель неустанно подчеркивал значение ведомой им борьбы не только для России, но и для Европы, утверждая, что большевизм — это мировая опасность. Эти неоднократные заявления генерала Врангеля были для иностранных представителей, повидимому, неубедительными. Они считали большевизм местным явлением.

В это время, в связи с общей политической обстановкой, наметилось новое направление. Поляки решительно теснили большевиков; представлялось целесообразным как-то объединить усилия в борьбе с красными. План этот как будто встречал сочувствие со стороны поляков и одобрялся французами. Хотя план красного командования овладеть Сев. Таврией потерпел неудачу, но он не был оставлен. Численность советской 13-й армии была доведена до 35,000 штыков и 10,000 сабель, и противник был снова готов перейти в наступление.
Но ген. Врангель предупредил красных. С 10 по 20 июля в Сев. Таврии шли упорные тяжелые встречные бои в северном и северовосточном направлениях (Александровское, Ореховское, Пологское и Верхне Токмакское).
Части Русской Армии, соперничая в доблести, отбросили численно превосходящего их противника, взяв до 5 тысяч пленных, 30 орудий, 150 пулеметов и 4 бронепоезда.

22 июля ген. Врангель получил возможность снять с фронта Кубанские части и, образовав из них отряд силою около 5,000 штыков и шашек при 130 пулеметах и 30 орудиях, направить его в Феодосию для погрузки на суда и производства десанта на Кубань.
1 августа десант, под общей командой ген. Улагая, высадился в Ахтырской станице и двинулся вглубь Кубани, но вернулся в Крым 17 августа. Десант надежды не оправдал, главным образом из-за ограниченности в средствах.
Несмотря на понесенные потери, численность вернувшихся Кубанцев возросла, ибо к ним из ближайших к месту высадки станиц присоединилось 10 тысяч бежавших от ига красных казаков. На Кубани же последовали зверские расправы коммунистов.

Небольшой Донской десант полк. Назарова закончился трагически. Весь десант погиб на Дону.

Тем временем, красные снова начали усиливать свой Крымский фронт переброской частей из Сибири и Кавказа, и их численное и техническое превосходство росло. С первых чисел августа начался новый тяжелый период боев, продолжавшийся весь этот месяц и сентябрь.
Ген. Врангель стянул на фронт максимум сил, в том числе и Донские казачьи гвардейские части, ведшие борьбу с зелеными в тылу.
Красные повели наступление с севера на 1-й Армейский корпус, и к 10 августа усилились здесь всей 2-й конной армией, состоявшей из 4-х кавалерийских дивизий, усиленных пехотой.
Но ген. Кутепов решил перейти 11 августа в контр-наступление всем 1-м Армейским корпусом и группой двух Донских дивизий. До конца августа шли тяжелые встречные бои с большими потерями для наших частей. В боях за Каховку (20-23 августа) Корниловская дивизия понесла столь тяжелые потери, что полки были сведены в роты. От 1-го полка осталось 107 человек, от 2-го 120 и от 3-го 92. Дроздовские и Марковские дивизии также не выходили из линии боя за все время кампании в Сев. Таврии.

Судя по пленным, у противника всегда были свежие части, — то латышские дивизии, то 12-я советская армия с китайцами, курсанты, венгерские части, матросы, то сибирские дивизии Блюхера и т.д. На стороне красных было явное превосходство в артиллерии. Бороться с красной артиллерией, ввиду недостатка снарядов, было невозможно. Но с концом августа месяца наступление красных на Днепровском фронте было полностью ликвидировано. Все же, несмотря на успешность тяжелых боев, и на этот раз не удалось овладеть Каховским плацдармом.

Противник спешно усиливал свои войска перебросками новых частей, и к началу сентября сосредоточил на своем Крымском фронте уже три армии (6-ю, 8-ю и 2-ю конную). Ген. Врангель видел, что удержать фронт пассивной обороной будет невозможно. Следуя прекрасно разработанному плану и искусно руководимое, наступление наших частей началось 1 сентября и привело к успеху. 40-я и 42-я советские дивизии были к 4 сентября разгромлены, оставив более 1000 пленных, орудия, пулеметы и 3 бронепоезда.
Весь Донской корпус с 1-й Кубанской дивизией ген. Бабиева двинулся на север, гоня перед собой расстроенного противника и забирая пленных. Между тем, красное командование, желая облегчить положение своей беспорядочно отходимой и гонимой на север 13-й армии, бросило в наступление на восточный участок фронта сосредоточенную в Мариуполе Морскую экспедиционную дивизию.
Состав этой дивизии, стяжавшей своими жестокими карательными расправами громкую известность, был следующий:
Каспийский матросский полк (800 штыков).
Днепровский (900 штыков). Черноморский (600 штыков),
Кронштадский (1360 штыков).
Беломорский (970 штыков),
Конный (250 шашек).
Столкновения с матросами начались уже с 7 сентября. Наши кавалерийские части после боя у Белоцерковки принудили Каспийский и Днепровский полки отойти на Темрюк, а Черноморский на Берестовку. На следующий день, 8 сентября, красные пытались атаковать, но, понеся большие потери, отошли. Черноморский полк из Берестовки продвинулся в Андреевку.
Ген. Дьяков, оставив наблюдение за Каспийцами, двинул всю 1-ю Донскую дивизию на селение Андреевку, растянувшуюся на десяток верст. На заре 10 сентября ген. Дьяков с двумя сотнями Гундоровского полка ворвался на северную окраину селения, а гвардейская конница атаковала противника с востока.
Матросы поначалу оказали ожесточенное сопротивление, но видя охват деревни со всех сторон, пытались выйти, двигаясь сомкнутой колонной. Казаки ходили в атаку несколько раз, но упорство матросов было отчаянное, и атаки отбивались. Тогда в казачью лаву были приданы пулеметы и орудия. Был открыт огонь прямой наводкой с дистанции в версту. Снаряды ложились в самую гущу матросов. Орудия двигались перекатами: пока одно орудие стреляло, другое двигалось с казачье лавой, пока казачья бригада не бросилась в атаку. Изрубленных и убитых матросов жители села снесли на кладбище более 300. Пленных взяли 349 человек, из коих 49 командиров и комиссаров были выданы самими матросами и тут же расстреляны.

Озлобление казаков было велико: упорный бой ожесточил людей, мстили матросам за ограбление ими Дона, за расстрелы и за все их революционные бесчинства. Ленинским палачам казаки воздали должное.
Казакам достался богатый обоз, обильно снабженный продуктами и запасом сахара, 2 орудия, 12 пулеметов. Черноморский полк перестал существовать.
Потрясенные понесенными потерями и гибелью Черноморцев, красные матросы быстро отходили. Дабы сдержать их, красное командование поспешно бросило на Стародубовку свой самый сильный (1360 штыков) Кронштадский полк.
Подойдя к Стародубовской, казаки в конном строю ворвались в деревню, но, встреченные огнем красных, засевших в каменных домах, принуждены были в ожидании своей пехоты и пушек ограничиться преграждением пути отхода красным в Мариуполь.
Через два часа на повозках прибыл Гундоровский батальон и две батареи, немедленно открывшие огонь. Гундоровцы ворвались в деревню, а гвардейцы- казаки, перейдя реку, атаковали красных со стороны Покровской. Матросы, пытавшиеся отойти на Покровское, были изрублены в атаке Казачьей бригады. Гвардейцы взяли в плен 220 человек.

Часть красных отошла в каменное здание паровой мельницы и вела оттуда огонь. Артиллерийским огнем их оттуда выбили. Это были остатки только что прибывшей на фронт инженерной матросской Ораниенбаумской роты и командный состав Кронштадского полка. Им удалось пробиться до балки, и по ней эти последние 60 человек, отстреливаясь, шагом шли 4 версты, преследуемые лавою одной сотни казаков. Но появился на автомобиле Начальник дивизии ген. Дьяков с ружьем-пулеметом, и пулеметчик открыл огонь. Лава бросилась в атаку, и последние остатки красных были порублены.
Всего за бой 11 сентября противник потерял 300 убитыми и около 400 пленными. Было уничтожено два батальона Кронштадтского полка, взято три пулемета, знамя саперного полка, много повозок со снарядами и продуктами. Палачи, бросавшие в море морских офицеров живыми, с грузом на ногах, нашли здесь свой конец.

В ночь на 14 сентября Донская дивизия двинулась далее на восток, на Покровское и Никольское. Перед дивизией, почти без боя, отходила группа недавно прибывших советских полков (10-й, 11-й, 12-й и 13-й Донские и 15-й стрелковый). В них было много насильно мобилизованных красными казаков, которые не хотели сражаться. Принимая во внимание это обстоятельство, начальник дивизии ген. Дьяков решил ускорить наступление на Мариуполь.

Утром 15 сентября дивизия атаковала Мариуполь. Как только Гундоровцы выбили противника из окопов, конные гвардейцы бросились в атаку и ворвались в город. В городе было взято большое количество совершенно новых японских винтовок.
Все симпатии жителей на нашей стороне, но они боятся их проявлять, опасаясь свирепой мести, если мы покинем город. В городе было две чрезвычайки со всеми следами работы палачей. В этих зданиях удушливый трупный смрад.
День 19 сентября был кульминационным в смысле успехов на фронте: 2-я армия ген. Драценко твердо держала линию Днепра, готовая к переходу в наступление и выходу на Украину; 1-й Армейский корпус занимал Александровск. Дроздовцы и Кубанцы поднялись на север до Синельникова; Донской корпус своими тремя дивизиями стоял на границе Донской области. Настроние частей было бодрое — ожидалось дальнейшее движение в глубь Донской земли.

Но судьба сулила иное...
В конце сентября ген. Врангель приступил к осуществлению тщательно подготовленной Заднепровской операции. 25 сентября началась переправа наших на правый берег Днепра. 2-я Армия ген. Драценко неожиданно для красных переправилась в районе Александровска и Никополя и двинулась вперед. И здесь, в первые дни, определились успехи, но расширить их не удалось. Красные подтянули большие силы, понимая все значение этой операции. Руководство войсками за Днепром генералом Драценко нельзя было признать удачным. Ген. Драценко, выдающийся офицер Генерального Штаба, не обладал достаточным командным боевым опытом и решительностью. Это обстоятельство, как и смерть в бою доблестного генерала Бабиева, начальника Кубанской дивизии, служившей стержнем всей операции, — предопределило конечную неудачу. Дух войск был подорван.

Переправившиеся было части 2-й армии отошли обратно на левый берег Днепра. Последними переправились 2 октября, прикрывая отход, Самурцы и Терцы. Заднепровская операция кончилась, и надежда выхода на Украину отпала. Одновременно произошло и другое важное событие: поляки 26 сентября заключили перемирие с большевиками, а 29 сентября подписали с ними договор о прелиминарных условиях мира.

Этот акт выяснил, что заявления польских представителей о готовности установить совместные действия против большевиков не были искренними. Не могло быть сомнений, что большевики, развязав себе руки на польском фронте, все свои силы бросят на Крым. Большевики прекрасно видели опасность закрепления на юге Русской Армии и проводимой ген. Врангелем в Крыму социальной программы. Ленин заявил, что «мало заключить мир с Польшей, надо отсечь вторую руку», и приказал главкому Фрунзе во что бы то ни стало не допустить отхода войск Врангеля в Крым, окружить и уничтожить.

Ген. Врангель еще задолго до создавшейся обстановки предвидел вероятную необходимость эвакуации и принял все меры к тому, чтобы не повторились бедствия Новороссийска. Получив официальное сообщение о заключении Польшей соглашения с большевиками, а от союзников предложение отдаться на волю победителей-большевиков, — он отдал приказание быть готовым к проведению намеченного плана эвакуации.

Однако, борьбу нельзя было остановить. Стоял лишь вопрос: принимать ли бой на полях Сев. Таврии или отойти за перешейки.
1 октября состоялось совещание ген. Врангеля с его ближайшими сотрудниками — генералами Шатиловым и Кутеповым. Во внимание были приняты все детали положения и состояния и единодушно было принято решение дать бой в Сев. Таврии, в качестве последней ставки. В связи с намеченным планом была образована ударная группа — 1-я армия ген. Кутепова, которая занимала северо-западный и западный фронт, от Днепровских плавней до Черного моря, и 2-я армия ген. Абрамова, которая занимала восточный и северо- восточный фронт от Азовского моря до Днепровских плавней. Резерв Главнокомандующего составили 1-я и 2-я Донские конные дивизии и сосредоточены в районе Михайловка-Тимашевка.
Но инициатива уже перешла в руки красных. 15 октября они перешли в решительное наступление всеми своими силами, во много раз превышавшими наши силы. Главный удар наносился с запада, от Каховского плацдарма 6-ою советской армией, усиленной только что прибывшею с Польского фронта 1-ою конною армией Буденного. Обе эти армии атаковали 2-й корпус ген. Витковского, стремясь прорваться по кратчайшему пути на юг, к Перекопу, с целью отрезать остальные корпуса ген. Врангеля от Крыма.

13-я советская армия наступала с востока, с линии Бердяны-Пологи, в направлении на Мелитополь. 4-я советская армия наступала с линии Орехово- Александровск на Васильевку-Тимашевку. 2-я конная армия, переправившись через Днепр у Никополя, наступала на Рогачик, где потеснила Корниловскую дивизию.
Тяжесть боев со значительно превосходным в силах противником, увеличилась еще неожиданно наставшими, совершенно небывалыми в Таврии 20- градусными морозами. Люди, не получившие теплой одежды, мерзли, и к потерям от огня прибавились потери обмороженными.

16 октября 4-й советской армии удалось потеснить 2-й корпус, начавший отходить на Перекоп. Одновременно, 1-я конная армия Буденного, обтекая правый фланг 2-го корпуса и уклоняясь от встречи с ударной группой ген. Кутепова, форсированным маршем двинулась к Чонгарскому полуострову, достигнув к вечеру 17 октября района Сальково-Ново Алексеевка.
Проход в Крым у Чонгарского полуострова для наших войск, находящихся в Таврии, был закрыт. Все, что было в Крыму под рукой, было двинуто к ст. Сальково, но силы наши были столь незначительны, что серьезный нажим красных в этом направлении мог бы открыть им путь в Крым. В сумерки 17 октября передовые части красной конницы подошли к Сальково, но были отбиты огнем наших слабых частей.

Ген. Врангель, в ночь с 16-го на 17-е, приказал ген. Кутепову оставить район Серагоз и спешно двинуться на Сальково, дабы прижать прорвавшегося противника к Сивашу, а ген. Абрамову приказал перебросить по железной дороге на Сальково, в тех же целях, сосредоточенную в Мелитополе 7-ю пехотную дивизию.

Утром 18 октября подошла с севера 3-я Донская дивизия генерала Гусельщикова, которая, совместно с подвезенной по железной дороге 7-й пехотной дивизией, обрушилась на главную массу конницы Буденного, занимавшую район Ново Алексеевка-Сальково-Геническ, не ожидавшую атаки с этой стороны. Противник был прижат к еще не замерзшему болотистому Сивашу.
Заметалась красная конница, прорываясь между нашей пехотой обратно на север и северо-запад. В руки доблестного генерала Гуселыцикова попала одна батарея с полной запряжкой и почти весь обоз. Однако части ген. Кутепова запоздали, находясь в районе Рождественского и Отрады, что позволило коннице Буденного ускользнуть перед фронтом конницы ген. Кутепова.
Тем не менее, главное было сделано: выход в Крым был вновь открыт. С 18-го по 20-е шли тяжелые бои по всему фронту, а 20 октября части ген. Абрамова стали втягиваться в Сальковскую теснину, проходя на Чонгарский полуостров. За ними последовали и части ген. Кутепова. К вечеру 20-го Сальковскую позицию заняла Дроздовская дивизия.
2-й Армейский корпус занял Перекопскую позицию. Марковская дивизия, часть 3- й Донской и 7-й пехотной дивизий, пройдя Геническ, попали на Арабатскую стрелку и, двигаясь кружным путем, временно находились вне боевого поля.
Русская Армия отошла в Крымскую «бутылку».
Отход частей Армии был совершен в обстоятельствах исключительной трудности. Отходили при жестоком морозе, в незимней одежде, не защищавшей от пронзительного ветра, в условиях боев, крупными переходами. Полуголодные, отдыхая по 3-4 часа, снова вступали в бой с появлявшимся со всех сторон и с преграждавшим дорогу противником.

В течение всего этого периода ген. Врангель не оставлял без внимания вопрос об эвакуации из Крыма, имея в виду вывести не только войска и учреждения, но и всех желающих, кому грозила расправа со стороны красных. Общая обстановка на фронте катастрофически ухудшалась. Казалось, сама природа ополчилась на Русскую Армию: небывалые в Крыму морозы заморозили солончаковый Сиваш.
Красные перебросили по льду Сиваша, в тыл укреплений Перекопа, две пехотных и одну кавалерийскую дивизии. Обход был соединен с ожесточенными фронтальными атаками большими силами, и Добровольцы, после упорного боя, были вынуждены в ночь на 27-е оставить Перекопский вал и отойти на Юшуньскую позицию.
Красные не остановились и, введя в дело тяжелую артиллерию и более 100 полевых орудий, атаковали Юшунь. Добровольцы доблестно защищались, и целые горы вражеских трупов выросли у разрушенных проволочных заграждений.
Красное командование безостановочно вливало в бой все новые и новые части. Добровольцы отбили 14 последовательных атак, но красные подавили своею численностью, и, в ночь с 28-го на 29-е Юшуньская позиция была оставлена. Попытка отбить ее обратно утром 29 октября успехом не увенчалась. Вслед за Юшуньской пала и Чонгарская линия обороны. Входы в Крым теперь были широко открыты.

В полночь 29 октября главком Фрунзе по радио предложил генералу Врангелю капитулировать. Самоуверенное предложение было оставлено без ответа. В тот же день, 29 октября, ген. Врангель приказал войскам оторваться от противника и следовать в заранее им назначенные порты для погрузки на суда и эвакуации заграницу. Всем желающим остаться в Крыму была предоставлена полная свобода решения.
Отступление войск шло под прикрытием 1-й конной Донской дивизии, гвардейский полк которой, оказавшись лицом к лицу с превосходной в силах конницей и пехотой противника, под сильным артиллерийским и пулеметным огнем, стал отходить на Воинку.
Видя трудное положение полка, 2-й гвардейский полк и 2-я бригада ген. Морозова повернули обратно и атаковали противника. Командовавший всей конницей ген. Барбович двинул в атаку и регулярную конницу.

Противник растерялся и, когда наша конница врубилась в его ряды, начал быстро отходить, бросая свои орудия. Пройдя две версты и порубив большое количество красных, наша конница повернула и, уже не преследуемая, отошла на ночлег в деревню Александровку.

Конная атака под Воинкой была последней атакой Гражданской войны.

Эвакуация

Погрузка раненых офицеров и солдат и тыловых учреждений началась сразу же после издания приказа об эвакуации, т.е. 29 октября.
30 октября к генералу Врангелю явилась депутация от славных полков 1-го Корпуса во главе с ген. Манштейном для принятия знамен этих полков, стоявших в помещении Главнокомандующего.
Ген. Врангель вышел бледный, в черной черкеске, и сказал собравшимся:
«Я жалею, что не могу сейчас этого сказать всем; прошу вас передать всем то, что я скажу. Сейчас я убедился, что Европа и Америка нас предали: результаты налицо. В моем распоряжении кораблей настолько мало, что я не могу на них посадить даже все остатки славной армии, которая, истекая кровью, подходит к Севастополю.
Куда мы едем, я не знаю, так как на мои запросы, которые я рассылал в течение двух дней со дня Юшуньской катастрофы, ответа нет. У нас есть уголь, и мы уходим в море. Я продолжаю по радио вести переговоры и думаю, что они увенчаются успехом. Где мы пристанем, я не знаю, но где бы это ни было, я прошу вас передать эту просьбу частям: сохранить безусловный порядок, дисциплину и, самое главное, уважение друг к другу. Потому что я в состоянии говорить за вас только тогда, когда буду уверен, что мы и там останемся такими же, как и здесь, твердо веря в нашу идею и в то, что вина нашей катастрофы не в нас самих».

В тот же день к вечеру прибывший командующий 1-й армией ген. Кутепов принял ряд мер, чтобы обезопасить и обеспечить посадку на суда, подходящих к Севастополю частей армии. До глубокой ночи он на автомобиле с адъютантом объезжал окраины и предместья города, был на вокзале, пешком прошел длинный путь по железнодорожному полотну и лично убедился, что ничего враждебного войскам ожидать было нельзя.

К утру 31 октября стали подходить к городу части 1-й армии и началась их погрузка. Небо было обложено тучами, дул холодный осенний ветер.
Нагруженные транспорты выходили на внешний рейд. Город пустел. Прикрывали город и несли охрану в городе юнкера и заставы от частей ген. Кутепова.
Постепенно охрана города передавалась городскому самоуправлению и рабочим, которым было роздано оружие и патроны. Уже темнело, когда по Нахимовскому проспекту показалась большая толпа народа, во главе которой шел генерал Врангель. Это население Севастополя провожало популярного вождя. Он подошел к сменившимся караулам Атаманского училища и сказал:
«Рад, что вижу вас стойкими и бодрыми. Спасибо за порядок, за сильный дух. Мы отправляемся в неизвестность; что ждет нас, ничего не знаю. Будьте готовы ко всяким испытаниям и лишениям. Знайте, что спасение России и нас в наших руках».

Ночь на 1 ноября и утро этого дня прошли в Севастополе совершенно спокойно, по городу ходили патрули юнкеров. Суда вышли на внешний рейд, оставался еще крейсер «Генерал Корнилов». Днем заставы и караулы стали стягиваться к Графской пристани. Около 2-х часов дня туда подошел генерал Врангель, обошел караул и стянувшиеся заставы юнкеров Сергиевского училища, поблагодарил их за службу. Затем снял корниловскую фуражку, перекрестился, низко поклонился родной земле и на катере отбыл на крейсер «Генерал Корнилов». За ним погрузились на «Херсонес» юнкера. Последним с берега сошел начальник обороны Севастопольского района ген. Стогов. Он остановился, перекрестился и заплакал.

На берегу была масса народа. Благословляли, плакали.
Это было около 3-х часов дня, а в 4 ч. 45 мин. английский миноносец по радио передал, что в город вошли большевики. Ночь пароходы простояли на внешнем рейде, а с утра, в благоговейной тишине, отходили перегруженные суда в море, в неизвестность, отрываясь от Севастополя, от берегов Отчизны.

Так начался исход Русской Армии.
31 октября задача прикрытия отхода пехоты была завершена, и регулярная конница отошла на погрузку в Ялту, Кубанская дивизия в Феодосию, а Донские дивизии в Керчь. Главнокомандующий направился в Ялту. Регулярная конница грузилась в идеальном порядке, переполняя вместительные транспорты «Крым», «Цесаревич Георгий», «Русь». Садились только люди, расставаясь с лошадьми, своими боевыми товарищами. С собой бралось только оружие и самые необходимые вещи, если они были у чинов дивизии.

На крейсере «Генерал Корнилов» появился ген. Врангель, проверяя успешность погрузки. Проходя мимо судов, сказал что-то, обращаясь к нам. В ответ ему грянуло «ура». Он снял фуражку и сделал низкий поклон родной земле.
Сердце защемило, какой-то комок подошел к горлу, стало невыносимо тоскливо, и я заплакал. Я не стыдился этих слез; слезы текли у многих и у многих, облегчая душевную боль.

Корабли вышли в море. Мы уходим.
Прощай Россия, наша родная Мать, научившая нас любить Тебя больше чем свою жизнь, любить свою православную веру, свой народ и готовиться быть Твоими полезными деятелями.
Мы уходим, бросая Тебя, так горячо любимую. Мы не верим, что Ты изгнала нас, Твоих вернейших сынов, все Тебе отдавших. Ни одного возгласа вражды, ни одного злобного взгляда не слышали и не видели мы от густой толпы людей в Ялте на берегу моря. Безмолвно, со слезами на глазах, как на похоронах, смотрели люди на нас и на корабли. Народ трогательно провожал нас, и в последний раз прозвучал для него Преображенский марш и «Коль Славен». Оркестр на корабле посылал Русской Земле величественные звуки русской Славы на прощание.
На лестнице, ведущей в трюмы, появился священник и сказал:
«Дорогие братья и сестры! Осените себя крестным знамением. С Родиной прощаемся мы... Может и не суждено нам Ее снова увидеть. Судьба наша и жизнь наша в руках Божиих. Помолимся же Владычице Пресвятой, да сохранит и спасет нас...»

Медленно движутся руки, творящие крестное знамение, и склоняются головы в тишине, прерываемые приглушенным вздохом.
Кубанская и Донские дивизии шли на погрузку через Карасубазар, имея в арьергарде гвардейский лейб-казачий полк со взводом артиллерии. Около Карасубазара, между главной колонной и арьергардом вклинились обнаглевшие зеленые и открыли пулеметный огонь. Лавой одной сотни гвардейцев зеленые, которых мы еще недавно гоняли, были отогнаны. Два казака и 3 лошади были ранены. Дальнейшее движение было без инцидентов.

В Феодосии погрузка началась 31 октября, а в Керчи с 3 ноября с прибытием конных частей. Ген. Врангель посетил Феодосию после отбытия всех судов. В Керчи погрузкой распоряжался лично ген. Абрамов, командующий 2-й армией. Он объехал на катере все погруженные пароходы, отдал последние распоряжения и, в ночь на 4 ноября, суда, в кильватерной колонне, пошли на Константинополь.
Генерал Врангель с честью вывел армию и флот, как обещал. На 126 судах было вывезено около 146 тысяч человек, в том числе 50 тысяч чинов армии и 6 тысяч раненых. Остальные — личный состав военных и административных тыловых учреждений, в небольшом числе семьи военнослужащих, гражданские беженцы, искавшие у Армии защиты.
Пароходы вышли в море переполненными до крайности. Все трюмы, палубы, проходы, мостики были буквально забиты людьми. Слава Богу, что море, хотя и встретило непогодой, было совершенно спокойно, и качка была мало заметна.
Переезд по морю до Константинополя длился несколько дней и являл собою непрерывную нить физических лишений для голодных людей.
На железной палубе, без всякого прикрытия от дождя и леденящего ветра, или в забитом трюме, откуда, чтобы выбраться по своим неотложным нуждам, требовалось затратить час, — все это было мучительно. Не могу вспомнить, чем я питался в это время; знаю, что был голоден: выдавалось по кружке воды и немного муки. Низкий ящик, на котором я нашел себе место, оказался с бутылками вина, о чем я дал знать своей батарейной братии. Мы этому вину отдали должную дань уважения, что помогло нам скрасить наши лишения и заглушить голод.

Кругом вода и небо. Еще развеваются над нами родные Андреевские флаги, еще составляем мы часть Российского Государства. Но вот показались огни маяков у входа в Босфор, появились зеленеющие берега, жилища людей, заводы. Потом развертывается широкая, прекрасная панорама Константинополя.
Прошли по рейду мимо прибывших ранее судов. Вот и «Генерал Корнилов».
У трапа появляется знакомая, высокая фигура генерала Врангеля. Пароход сразу оживает какой-то радостной бодростью. Главнокомандующий здоровается с войсками, в ответ единодушное «ура».

Пароходы с русскими изгнанниками стали приходить на Константинопольский рейд начиная со 2-го и кончая 10-м ноября (ст. ст.), причем когда первые суда уже отошли оттуда в Галлиполи («Саратов» и «Херсон» — 8 ноября), суда из Керчи только что начали прибывать. Все же одновременно более 100 русских судов, военных и торговых, крупных и мелких, стояли облепленной, голодной армадой на внешнем рейде Константинополя и выкинули флаги: «хлеба» и «воды».

Это были не только условные знаки и морские сигналы. Это был крик о помощи десятков тысяч людей, не имевших на сегодня ни хлеба, ни воды. Первые дни подходили к пароходам какие-то случайные катера и больше наводили справки, чем подвозили продовольствие. То американцы подвезут молоко и шоколад детям, то французы сгрузят консервы, то наши русские земцы подвезут в мешках давно жданный хлеб. А на пароходах продолжалась та же давка, грязь, общий голод. Международная полиция следила за тем, чтобы русские не съезжали на берег. Всюду была жизнь, а русские изгнанники все сидели в своих невольных тюрьмах и терпеливо ждали решения своей участи.

«Я был вчера, — писал в те дни один из молодых наших писателей, — 6 ноября 1920 года (ст. ст.) среди 66 кораблей, стоявших в Мраморном море, в устье Босфора. Я разыскивал на них остатки замученных русских писателей, а нашел 130,000 распятых русских людей. Они поставлены на глаза всего мира, на самом видном месте между Европой и Азией, но их видят далеко не все обитатели Европы. Это, слава Богу, не вся еще Россия, но это одна тысячная часть распятой России, и этого достаточно, чтобы ослепнуть от потрясающего зрелища».

Комитет политического объединения русских граждан в Константинополе в обращении к союзникам и друзьям писал:

«Разве это только толпа, обезумевшая от горя и страдания? Нет, это люди, отдавшие все в защиту принципов, одинаково дорогих и для вас, и для нас, и для всего человечества. Сделайте все, чтобы остатки всемирного арьергарда не исчезли с мирового поля битвы, чтобы те, в ком осталась воля и энергия, вновь собравшись с силами, опять могли выступить на спасение родины своей. Если нашлась территория для временного пребывания сербских героев, для бельгийских мучеников, неужели не найдется в мире угла для русских, отстаивающих грудью вас, Европу, от нового нашествия варваров».

Но вот уже на главных мачтах кораблей развернулись флаги Франции, а на кормовых Андреевские. Итак, мы под покровительством Франции, французского командования на Ближнем Востоке. Франция взяла под свое покровительство русских людей, покинувших Родину... — под залог русских кораблей. Но мы не умираем как русская вооруженная сила: Андреевский флаг говорит об этом.
С пароходов стали сгружать раненых, тяжело больных, гражданских беженцев. Вместе с частичной разгрузкой пароходов стало постепенно улучшаться и питание. Подвоз продуктов становился более регулярным, подвезли много пресной воды, появился кипяток, пшенная каша.

Правовое положение офицеров и солдат все еще не выяснилось. Жили только слухами, а их было много. Через три дня после прибытия на рейд, ген. Кутепов издал приказ, весь дышавший призывом к боевой готовности.
Согласно его приказу по войскам 1-й армии:
1) надлежало в каждой дивизии собрать в определенное место оружие (за исключением офицерского) и хранить его под караулом;
2) в каждой дивизии сформировать вооруженный винтовками батальон в составе 600 штыков с офицерами, которому придать одну пулеметную команду в составе 60 пулеметов.

По соглашению с французами воинским частям оставляли одну двадцатую часть оружия. У офицеров оружия не отбирали. Несмотря на это, французы сгрузили 45 тысяч винтовок, 450 пулеметов, 60 тысяч ручных гранат и приступили к разгрузке русского казенного имущества, как продовольствия, так и обмундирования и белья, всего на сумму 70 миллионов франков.

Пустели трюмы, и Русская Армия все более обездоливалась и переходила в материальную зависимость к «другу и союзнику»!?

6 ноября (ст. ст.) Главнокомандующий издал приказ, по которому 1-я армия сводилась в 1-й корпус, во главе которого становился генерал-от-инфантерии Кутепов. В состав корпуса входят 1-я пехотная дивизия, 1-я кавалерийская дивизия и технический полк.
Через день после этого первые пароходы с частями корпуса («Саратов» и «Херсон») отошли в Галлиполи. Остальные пароходы угрюмо покачивались на рейде, выдерживая своих пассажиров в обстановке невероятной грязи и угнетенных настроений.

Постепенно стало выясняться правовое положение чинов армии. В приказе по 1-му армейскому корпусу от 7 ноября так разъяснялись приказы Главнокомандующего о правах эвакуированных: все генералы и штаб-офицеры, не получившие должностей, а также все категористы (разной степени инвалидность) штаб-, обер-офицеры и солдаты — разгрузке в Галлиполи не подлежали, а эвакуировались, как беженцы, в Константинополь и в славянские страны. Таково же было положение всех больных и раненых. Могли воспользоваться этим правом беженства все офицеры, окончившие военные академии и не получившие должностей по своим специальностям. Генералы и штаб-офицеры, не получившие назначений, могли оставаться в частях на положении рядовых офицеров. Вместе с офицерами временно, как говорил приказ, могли оставаться семьи военнослужащих, в составе отца, матери, жены и детей.

Неожиданно начался оживленный отход оставшихся пароходов. По Мраморному морю шли к Дарданеллам, в Галлиполи.
Пароходы, минуя простор Мраморного моря, вошли в широкий просвет Дарданелл. Пароход завернул в безрадостную бухту. Там уже разгружается один пароход, видны вереницы людей, идущих с грузом куда-то в поле, по холмистой дороге вдоль Дарданелл. А там вдали едва виднелись зеленые палатки тех, кто уже раньше выгрузился. Там нам предстояло поселиться, зимовать. Это было голое поле, было Галлиполи.

Еще некоторое время простояли на рейде, пока не подошла наша очередь выгрузки на берег. Выгрузились под вечер, не помню какого числа ноября, и расположились в развалинах какого-то здания. Было холодно и мокро, дул ветер и, чтобы согреться, развели маленький костер на щебне и камнях. Впереди — ночь в этом «здании».
Недалеко от нашего маленького костра приютилась группа юнкеров Корниловского пехотного училища, и один из юнкеров стал пристально всматриваться в нашу группу. И я, присмотревшись, невольно ахнул, и мы, как по команде, бросились друг к другу в объятья. Это был мой близкий товарищ, одноклассник, Михаил Кутилин. Вот где нам пришлось встретиться после гимназии.

Волнистая холмистая местность на фоне невысоких гор, местами голая, местами поросшая травой, — это место нашего лагеря, в 7 верстах от полуразрушенного маленького города. В 1914 году этот город и пролив английский флот неудачно пытался захватить, высадив десант и бомбардируя город и форты.
Между двумя рядами холмов, расположенных под прямым углом к Дарданеллам, пролегала неровная широкая долина, переходившая в ровную поверхность у воды. Летом это был пляж для нас и идеальное место для купания.
Нам были выданы зеленые палатки, длинные и широкие, вместимостью на 30-40 человек. Наша, теперь уже 4-я батарея, получила 2 палатки для солдат и одну для офицеров. Собрали палатки и разместили их по плану заранее подготовленному, с разбивкой линейки и пр. Имея по одному одеялу, призадумались над устройством постелей на сырой земле.
Несколько дней ушло на устройство своих примитивных кроватей из подручного материала, добываемого на ближних лесистых горах. Пружинистые, мелкие колючие листья кустарников заменили нам солому, а кровати мастерили, пользуясь тем же лесом. Спать было холодно, так как единственное одеяло шло на покрытие нашей колючей «соломы», а укрывались шинелью.

На ближних к городу холмах разместилась пехотная дивизия по полкам, имея на левом фланге Технический полк. Через долину, на другом ряду холмов, растянулась кавалерийская дивизия, тоже по полкам, имея на правом фланге, ближе к проливу, конную артиллерию, сведенную в четыре батареи.
Еще не успел я как следует закончить устройство своего угла в палатке, как командир сообщил мне, что получен приказ Главнокомандующего Русской Армией о моем производстве в чин подпоручика. Это событие нечем было отметить в нашем положении.

Не обходилось без трагических случаев. Колючие листья кустарников, собиравшиеся для постели, складывались в большую охапку, перевязывались и носились в лагерь за плечами. Было несколько случаев, когда в такую охапку, еще на земле, заползала змея и жалила, когда находилась за плечами солдата. Укусы были смертельны. Этих гадюк сероватого цвета было много, и мы истребляли их нещадно, но и сами их боялись.
Были скорпионы и сколопендры. Учебная команда нашего 2-го дивизиона помещалась в нарочито вырытой для нее землянке. Мне пришлось однажды, уже летом, заменить начальника учебной команды, и я ночевал там с солдатами команды. Подъем был очень ранний; еще в темноте, одеваясь, я натянул на ногу шерстяной носок, а там немедленно зашевелилось что-то большое. Мгновенно сбросив носок, я обнаружил там сколопендру; она не успела укусить. Этот случай заставил всех быть осторожными при одевании.

Трусливые шакалы беспокоили нас только ночью, залезая в палатки в надежде найти что-либо съедобное; днем они были очень боязливы и редко появлялись. Было очень много сухопутных черепах разной величины. Пехота посылала специальные наряды ловить черепах для ротных котлов. Очень вкусное черепашье мясо, нежнее куриного, и их яйца служили хорошим подспорьем к скудному голодному пайку.

Генералы Врангель и Кутепов понимали, что только организованная военная сила поможет отстаивать в Константинополе интересы армии. Была общая дума: армия мы или нет в глазах союзников.

Первый приезд в Галлиполи генерала Врангеля 19 декабря вместе с командующим французской эскадрой адмиралом Де-Бон рассеял сомнения в вопросе об отношении союзников. На параде, в лагере, ген. Врангель заявил, что он только что получил известие о признании армии и, обращаясь к выстроившимся войскам, сказал:

«Я приму все меры и потребую, чтобы наше положение было улучшено. Мы имеем право не просить, а требовать потому, что то дело, которое мы защищали, было общим делом и имело мировое значение. Мы истекали кровью в борьбе с вдесятеро и больше превосходившим вас по численности врагом при гробовом молчании всего мира. Мы выполнили наш долг до конца и не мы виноваты в исходе этой борьбы. Виновен весь мир, который смотрел на нас и не помог нам...»
Второй приезд генерала Врангеля в Галлиполи был 2 февраля (ст. ст.). Был парад, которого никогда не забудет ни один из его участников и который был сплошным триумфом Главнокомандующего.

Всю ночь и утро шел дождь. Войска были выстроены широким фронтом по громадному ровному полю. Подъехал автомобиль Главнокомандующего. И когда он вышел из него и подошел к знаменам, неожиданно разорвались тучи, и яркое солнце осветило всю долину. Этот неожиданный эффект поразил умы людей и вызвал чувство радости и восторга; громовое «ура» выразило любовь войск к своему вождю. Это был момент всеобщего экстаза и выражение неподдельной преданности Главнокомандующему.

Последовал парад войск. Кадровые офицеры, видевшие царские смотры и большие парады мирного времени, закаленные к тому же многолетним пребыванием на фронте, — говорили, что даже у них от переполнения чувств сжималось горло.

«...Три месяца тому назад, — говорил войскам ген. Врангель, — мы оставили последний клочек русской земли и прибыли на берега Босфора. Вчерашние наши друзья, заискивавшие перед нами, когда мы были сильны, поспешили отвернуться от нас в момент несчастья, а враги, трусливо молчавшие во время наших побед, начали сводить с нами личные счеты.... и старались запятнать доблестное русское воинство, которое потеряло все, но принесло сюда незапятнанными свою честь и знамена. Но все козни врагов разбились о нашу стойкость.... Тот мир, который смотрел на нас, не понимая значения этой борьбы, отвернулся от нас, ибо считал наше дело проигранным и законченным, но он не знал силы духа русского человека и солдата....»

Если при первом своем посещении ген. Врангель видел армию «висевшую на волоске» (как выразился кн. Долгоруков), то теперь он увидел ее уже на прочном фундаменте: она поднялась, воскресла и осознала свою силу.
Неопределенность все продолжалась, материальные условия не были лучше, но моральное состояние корпуса прошло уже через критические дни перелома. Корпус стал прочно на ноги.
7 февраля (ст. ст.) неожиданно выпал снег, достигнув на следующий день слоя в 8 сантиметров. Температура упала до семи градусов ниже ноля. Лагерь под снегом выглядел очень красиво, но внутри палаток было очень неуютно, и все мерзли, сидя в шинелях. Занятия прекратились.
Доморощенная печка, устроенная в палатке 1-й батареи, вызвала пожар; заживо сгорел один больной офицер, не успевший выбраться наружу. Печку, устроенную в нашей палатке, мы перестали топить, так как эффект от нее был ничтожный, а риска много.
Приехал из Константинополя командир французского оккупационного корпуса, ген. Шарпи. О его приезде было заранее известно, и в частях начали готовиться к параду. Но в самый день его приезда парад был неожиданно отменен, а из города сообщили, что ген. Шарпи отказался от почетного караула.
Ген. Шарпи осматривал лагерь 1 марта (ст. ст.). Он не позволил себе ни одного оскорбительного замечания, но все чувствовали себя глубоко оскорбленными, несмотря на то, что генерал, посетив части, беседовал с Георгиевскими кавалерами, вспоминая Великую войну. Отказ от почетного караула покрывал собой всю предупредительность генерала. При отъезде он сказал:

«Я должен относиться к вам, как к беженцам, но не могу скрыть того, что видел перед собою армию».
И, может быть, то, что генерал увидел перед собой армию, ускорило то распоряжение, по которому части предупреждались, что с 1 апреля (н. ст.) прекращается «выдача пайка», а армии предлагается переезд в Бразилию или к большевикам. Опубликования этого приказа не было, но ген. Кутепов был экстренно вызван в Константинополь. Все почувствовали, что сгущаются тучи.

21 марта (н. ст.) ген. Кутепов отбыл из Галлиполи, и тут, в первый раз, войска почувствовали себя осиротелыми. Возникла мысль: а вдруг французы не выпустят Кутепова из Константинополя? Эта мысль показалась чудовищно страшной. Мы все, как один, сразу почувствовали, что Кутепов — вождь.
Прошло то время, когда он казался нам бесцельно жестоким. Мы увидели в нем решительного, смелого, сурового вождя, — творца Галлиполи. Кутепов и Корпус — одно неразрывное целое.

Распоряжение французского правительства о прекращении пайка дошло до Галлиполи в отсутствие командира Корпуса и вызвало лишь еще большую сплоченность. В городе и лагере кричали «ура» в честь Главнокомандующего. Французский ультиматум воспринимался как переход к активной борьбе, которой ждала окрепшая армия. Страшило одно, что нет командира Корпуса. Когда 27 марта разнеслась весть, что ген. Кутепов прибыл и находится на пароходе, — все, кто был в городе, побежали на пристань. Громовым «ура» встретили Галлиполийцы своего генерала. Его подхватили на руки и понесли до помещения штаба корпуса. Многотысячная толпа не расходилась, выжидая.
Когда генерал появился в дверях, его снова подхватили на руки, и вся эта толпа понесла его мимо здания французской комендатуры до его квартиры. На приказ распыления Корпус ответил стихийной манифестацией прочного единения.
Распоряжение о прекращении пайков было отменено, но все жили в постоянной готовности к новым репрессиям и в постоянной мысли, что каждую минуту можно ожидать событий, которые потребуют поставить на карту самую жизнь.

Вскоре в Париже произошло падение кабинета, что повлекло за собою смену французского командования в Константинополе. Отношение Франции к русской армии резко изменилось. На генерала Кутепова посыпались требования о сдаче им оружия, но он отвечал, что винтовки необходимы для обучения полков и юнкеров. Тогда было потребовано сдать пулеметы или, по крайней мере, замки от них под охрану сенегальцев. Генерал ответил, что охрана пулеметов надежна в самом Корпусе.
Французы, наконец, прислали категорическое требование сдать все оружие.
Ген. Кутепов на это тоже категорически ответил, что оружие у Корпуса может быть отнято только силой Не запугали генерала Кутепова и назначенные французским командованием маневры сенегальцев при поддержке миноносцев На полученное предупреждение об этих маневрах ген. Кутепов ответил:
«Какое совпадение! У меня на этот день тоже назначены маневры в полном боевом снаряжении».

Разоружить силой Кутеповский корпус у союзников рука не поднялась. Было решено добиться рассеяния русской армии иным путем. Генерала Врангеля перестали допускать к его войскам. В Галлиполи было вывешено объявление, что армия генерала Врангеля больше не существует. Ни Врангель, ни им назначенные начальники не имеют права отдавать приказания. Все вывезенные из Крыма войска объявлялись свободными беженцами и подчиненными в Галлиполи только французскому коменданту.

Однажды патруль сенегальцев за пение в городе арестовал двух русских офицеров, избил одного прикладами до крови и отвел арестованных во французскую комендатуру. Начальник штаба тотчас пошел к коменданту и потребовал освобождения арестованных. Комендант отказал и вызвал караул в ружье. Начальник штаба вызвал две роты юнкеров, и сенегальский караул бежал, бросив два пулемета. Арестованные были освобождены, и французы перестали высылать свои патрули по Галлиполи.

В Галлиполи появились агитаторы для пропаганды переселения в Бразилию и возвращения в советскую Россию. Вывешивались соответствующие объявления за печатью французского коменданта. В этих объявлениях указывалось, что вернувшиеся в советскую Россию встретят «радушный прием», а переселенцы в Бразилию получат в штате Сан-Паоло землю, инвентарь и денежную субсидию. Охотников испытать на себе «радушный прием» большевиков не нашлось, зато Бразилия внесла соблазн.
Выразивших желание уехать из лагеря не задерживали; немедленно был создан лагерь для «беженцев», носивший также название «лагеря для слабых духом», а для всех оставшихся он казался зачумленным лагерем.
В Бразилию поехало около двух тысяч человек. Солдат тянуло сесть на землю. Всех уехавших в Бразилию туда не довезли. Их высадили в Аяччио, на острове Корсика. Бразилия никаких обещаний на переселение в нее русских беженцев не давала; какие-то кофейные плантаторы хотели закабалить беженцев как дешевую рабочую силу.

Одновременно с пропагандой, французы постоянно грозили, что скоро перестанут содержать русских беженцев, и время от времени сокращали паек. В объявлениях говорилось, что Франция, изнуренная войной, не может «продолжать бесконечно приносить столь тяжелые жертвы». Каждый месяц на питание русских беженцев Франция будто бы тратит сорок миллионов франков, тогда как гарантии русской армии в судах и сырье не превышают тридцати миллионов.

В таких заявлениях было явное и злонамеренное преувеличение. По заготовочным ценам французского интендантства, общая стоимость содержания 1-го Корпуса в Галлиполи обходилась французам всего в один миллион семьсот тысяч франков в месяц. Подобные объявления сильно били по национальному чувству.
Что же в действительности выяснилось?
Благодаря громадной работе «Русского Совета», за время с 1 декабря 1920 года по 1 января 1922 года были получены средства из различных источников на сумму в 10,400,000 франков. По подсчету Русского Совета, французские власти захватили имущество, вывезенное из Крыма, стоимость которого, не считая судов военного и торгового флота, определялась в 133,500,000 франков.
Стоимость дневного лайка определялась в менее чем 4.50 франков; значит, считая, что на их иждивении было 60 тысяч человек, — с 15 ноября 1920 г. по 1 мая 1921 года было израсходовано 44,000,000 франков. Следовательно, за покрытием их расходов, к 1 мая 1921 года на русском счету оставалось у французов свыше 105,000,000 франков. Это были наши русские деньги, которыми распоряжались французы, неся «тяжелые жертвы».
Распылить Корпус в Галлиполи французы не смогли, — уйти в беженский лагерь отозвалось очень мало солдат. Вербовка в иностранный легион не оправдала надежд: гибнуть в песках Африки за Францию мало кого прельщало. Разоружить Корпус не посмели, — ген. Кутепов дал им это понять.

Главное препятствие к осуществлению их планов французы видели в генерале Врангеле. Когда поползли слухи, что французские власти намереваются арестовать генерала Врангеля, к ним вернулись слухи, что русские полки двинутся на Константинополь в случае насилия над Главнокомандующим. В те тревожные дни мы были готовы к ночному маршу, ибо орудия французского флота ночью были безсильны против нас. В случае тревоги мы были готовы выступить немедленно, но установленный порядок не нарушался и тренировка не прекращалась.

Ген. Врангель, в момент опасности для него, был поднят в нашем сознании на недосягаемую высоту. Наши упования и надежды связывались с ним; он был окружен ореолом благородства и бесстрашия. Испытывая страх за него, мы боялись потери его, как центра притяжения для всех нас.
Отстаивая интересы армии перед союзниками, генералы Врангель и Кутепов проявили твердость, достоинство и непреклонную волю. Имея таких вождей, армия и могла создать ореол Галлиполи; правда, что и она состояла из тех, кто в огне и крови на полях сражений вели сознательную борьбу с международным коммунизмом за правду, человечность, за веру и Россию.

Находясь в изолированном положении, мы не были в курсе международной обстановки, но сложность ее ощущали по производимому на нас давлению. Ген. Врангель отражал различные нападки и противодействовал давлению, потому что мог опереться на стойкость своей армии. Его позиция была тем более сильна, что его требования и чувства разделялись тысячами, продолжавшими повиноваться ему как командиру. Офицеры и солдаты не хотели забыть свое прошлое и не могли позволить, чтобы их жертвы и подвиги были кем-либо затоптаны. В этих взаимоотношениях генерала Врангеля с армией и заключалась основная сила Галлиполи и лагерей на Лемносе и в Бизерте.

Наши повседневные лагерные заботы, привычки и установленный воинский порядок не нарушались за все время возникавших кризисов. Правда, еще недавно лелеянным надеждам о возобновлении борьбы с большевиками пришел конец.
Союзники уже не были союзниками и, из меркантильных соображений, стали врагами; мы уже открыто презирали торгашей французов, не говоря уже об англичанах. В Константинополе появились большевистские торговые агенты и, при покровительстве англичан, открыли отделение торговой миссии. Соблазн крупных барышей от доставки товаров на Юг России охватил торговые круги Константинополя.

Прошла зима с ея холодом, дождями и ветром; повеяло теплом, и сразу все зазеленело, наступил Великий Пост. При нашем голодном пайке нельзя было и мечтать о постной пище. Как на войне, так и здесь нормальная жизнь православного христианина с посещением церкви и соблюдением постов нарушалась на каждом шагу.
Церковь Корниловского дивизиона, устроенная в палатке, была полна на богослужениях. На светлой Заутрени 18 апр. (ст. ст.) стояла хорошая погода. Тишина была в эту Святую ночь, и великое множество военного народа внимало знакомым с детства словам песнопений. Невольно мысли неслись на Родину, к оставленным там дорогим, близким, родным. Спаси их Господи и сохрани в стране бесправия и гнета. А над нами наклонилось чужое небо, но светло и радостно наполнился воздух торжественным гимном «Христос воскресе из мертвых...»

На 3-й день Пасхи был парад, который принимал ген. Кутепов. Части вышли в строй в белых гимнастерках. Особенно хорошо прошла учебная команда Дроздовского полка. Генералу Врангелю не разрешили посетить армию.
В апреле была закладка памятника на русском военном кладбище, где уже было похоронено 342 человека. Каждый офицер и солдат был обязан принести по камню; камни искали на ближайших горах. Корниловцы с музыкой принесли камни.
Памятник, массивная круглая пирамида, увенчанная крестом, был открыт 16 июля. Он воздвигнут как наша дань соратникам, скончавшимся здесь от болезней и ран, а также и нашим предкам-запорожцам, погибшим на этой земле в турецкой неволе.

Стало известно о массовых расстрелах в Крыму после нашего отъезда.
Погибли тысячи и тысячи офицеров и солдат, поверивших в большевистскую амнистию. Руководил бойней ленинский палач, мадьяр Бела Кун. Известно также, что в России голод, свирепствует террор.
Был объявлен приказ ген. Кутепова от 23 мая (н. ст.) о переходе на беженское положение тех, кто не желает разделить до конца участь армии. Последний срок до 27 мая. Пожелавших уйти очень мало; среди офицеров желающих не оказалось.

Наступила сильная жара. В свободное время ходим купаться на море. По вечерам происходят футбольные состязания, которые привлекают много зрителей. Каждый полк имеет свою команду, и футболисты выходят на поле в цвете своих полков. Самая красивая форма у Марковцев: все белое, а на груди большой черный двуглавый орел. На некоторых матчах играли оркестры.
Наиболее сильные команды были у Корниловцев и Дроздовцев; они и вышли в финал матча. Он был разыгран при огромном числе посетителей и в присутствии генерала Кутепова. Мы гадали: в форме какого полка появится командир Корпуса. Он приехал в форме Корниловского полка и не ошибся: Корниловцы победили со счетом 4:2.

Был устроен театр на открытом воздухе, где раз в неделю устраивались концерты с самой разнообразной программой. Талантов в Корпусе было много: певцы, музыканты, артисты. Выступали хоры; большим успехом пользовалась группа братьев Зайцевых с их остроумными частушками, где освещалось галлиполийское сидение; не забывалось иногда любовно помянуть Кутеп-пашу, как называли местные турки генерала Кутепова.

В лагере функционировали кружки по восстановлению и пополнению знаний в области математики и физики, а также по изучению французского и иных языков. Регулярные занятия были начаты и продолжались по частной инициативе и в частном порядке у Дроздовцев и Корниловцев. Большие затруднения были с бумагой, карандашами, помещением. Препятствия были устранены с открытием в лагере общеобразовательных высших курсов, посещать которые мог каждый.
Дисциплина в лагере не ослабевала до конца нашего в нем пребывания.

Однажды, закончив свое дежурство на батарее, я сдал должность в 12 часов дня капитану Островерхи и ушел в палатку снять шашку и прилечь. Не прошло и 10 минут, как совершенно неожиданно, как гром среди бела дня, появился ген. Кутепов и пошел осматривать лагерь конной артиллерии. Недалеко от линейки увидел брошенную кем-то баночку от «обезьяньих» консервов. Последовал короткий кутеповский разнос и приказание дежурному, капитану Островерхи, явиться завтра, после сдачи дежурства, на гауптвахту в городе и отсидеть один день за небрежное исполнение своих обязанностей. Мои извинения и готовность отсидеть сутки вместо принявшего дежурство капитана были с благодарностью выслушаны, но Островерхи эту жертву отклонил, считая себя больше виноватым.
После этого случая уже никаких банок нельзя было найти, разве только в предназначенной для свалки яме, далеко от лагеря.

Познакомился в нашем лагерном театре с одним офицером 3-го Дроздовского полка и стал его расспрашивать об Иване Кириллове, зная, что Ваня был в 3-м полку, как поведал мне об этом Миша Кутилин при нашей встрече у костра после высадки с парохода. Ваня был наш одноклассник и закончил гимназию с золотой медалью. Мы мечтали с ним, когда станем инженерами, уехать в Сибирь и отдать свои силы и будущия знания на ее развитие. Таковы были наши мечты. Действительность оказалась иной: Ваня, будучи в пулеметной команде, погиб в Северной Таврии в 1920 году у Александровска.

Полевые занятия у нас шли по установленному порядку; по теории стрельбы артиллерии испытания были для всех офицеров. Все больше и больше сведений про голод в России при полном равнодушии Запада и усердном потворствовании большевикам. Наш Корпус в Галлиполи был бельмом в глазу у наших политиканствующих продолжателей Февраля, убежавших на Запад под прикрытием «реакционных» Белых Сил.

В то время, когда для Добровольческих частей армии было предоставлено голое поле Галлиполи, казаки были отправлены на остров Лемнос в Эгейском море и в район Чаталджи на материке. В январе 1921 года французское командование решило переселить Донской Корпус из района Чаталджи на остров Лемнос. Казаки уже устроились в землянках и палатках и своим трудом обставили сносно свое жилье. Им не хотелось переезжать на Лемнос, памятный еще по первой английской эвакуации, когда русские вымирали целыми семьями.
Кроме того, было получено известие, что с 1 февраля французы прекращают выдачу пайка.
Несмотря на протест генерала Врангеля, ген. Шарли настоял на своем и издал от себя приказ о выселении казаков из Чаталджи. Последствия тотчас же сказались. Казаки с оружием в руках, лопатами и Колями разогнали присланных чернокожих французских солдат, и с обеих сторон оказались раненые. Только тогда французские власти поняли, кому русская армия подчиняется, и обратились к генералу Врангелю с просьбой отдать приказ казакам о переселении на остров Лемнос. Приказу генерала Врангеля Донцы подчинились, и переезд совершился в полном порядке.

Однако политика французского командования не изменилась. В начале февраля было сделано объявление о записи желающих возвратиться в советскую Россию. При этом распространялись сведения о принятых якобы французским правительством мерах получить для них от Советов гарантию личной безопасности. Вместе с тем, для понуждения к выселению, всюду были вывешены объявления, что выдача пайка должна в ближайшее время прекратиться.

Беженцев, пожелавших выехать, оказалось свыше 1,500 человек и столько же из строевых казачьих частей. Первая отправка состоялась в середине февраля. В тех же числах сообщалось о готовности Бразилии принять 10,000 русских, предоставив им средства и землю.

Все это на деле оказалось бесстыдной ложью: советское правительство никаких гарантий не дало; первая партия прибывших к советам была подвергнута жестоким насилиям, о чем известили казаки, бежавшие и возвратившиеся в Константинополь. Что касается Бразилии, то, как уже было ранее упомянуто, русские не принимались как колонисты, а как рабочие на кофейные плантации, или вообще не принимались.

Просьба Главнокомандующего приостановить отправку людей в Советскую Россию и в Бразилию заставила Верховного Комиссара видеть в генерале Врангеле главное препятствие для осуществления своих планов. Был предпринят ряд мер, чтобы изолировать его от армии, запрещали рассылку приказов к войскам, мешали его поездкам в лагеря, не выпускали ни генерала Врангеля, ни генерала Шатилова из Константинополя, наконец, предложили ему поехать в Париж, по приглашению французского правительства. Ген. Врангель готов был поехать в Париж, но под условием приостановления отправки людей в Сов. Россию и в Бразилию до его возвращения, и чтобы ему был гарантирован свободный обратный проезд в Константинополь. Верховный Комиссар не согласился на эти условия.

В двадцатых числах марта французский генерал Бруссо, комендант острова Лемноса, исполняя приказание командира оккупационного корпуса Шарпи, потребовал, чтобы немедленно был дан ответ, какой из трех выходов выбирается русскими из их положения: 1) вернуться в Россию, 2) эмигрировать в Бразилию или 3) выбрать себе работу, которая могла бы содержать их.
Для опроса в лагеря были посланы французские офицеры с воинскими командами, и было заявлено, что те, кто будет пытаться посягнуть на свободу решения, будут отвечать перед французской властью.

Пароход стоял у пристани, и три тысячи человек, навербованных в таком порядке, под угрозою, должны были немедленно сложить свои вещи и отправиться в Одессу.
Вечером в комнате русского посольства в Константинополе собрались общественные представители всех русских организаций, вызванные генералом Врангелем. Ген. Фостиков, последний командир Кубанской дивизии, только что приехавший с острова Лемноса, с волнением рассказывал, какими грубыми сценами сопровождалась вербовка людей для отправки их в Одессу: как на лагерь Кубанцев во время опроса были наведены пушки с французского миноносца, каким оскорблениям подвергались русские офицеры, как французские солдаты прикладами отгоняли их от солдат, чтобы они не мешали французам делать их дело, как многие были насильно посажены на пароход и бросались за борт, вплавь достигая берега, лишь бы не быть вывезенными в совдепию.

Все были взволнованы, все остро почувствовали это как удары по национальному самосознанию. Решено было немедленно обратиться ко всем Верховным Комиссарам с протестом, а к сербскому и болгарскому народам с просьбой дать русским приют в своих землях. В протесте, поданном французскому Верховному Комиссару, Парламентский Комитет заявлял:

«Мы не можем оставаться спокойными зрителями, когда на наших глазах из нашей среды вырывается несколько тысяч человек, чтобы бросить их в руки наших злейших врагов. Вы утверждаете, что отправляются те, кто добровольно выразил желание возвратиться в Россию. Но о каком же добровольном согласии может идти речь, когда людям предложили на выбор умереть с голода на пустынном острове или садиться на пароход, когда их принуждали к немедленному решению вооруженные команды, и на лагерь были наведены орудия и пулеметы с военных судов. Мы заявляем, что казаки, отправляемые в Одесский порт, обречены на голод, на холод, на месть со стороны большевиков или, что для нас ужаснее всего, на принудительное поступление в ряды красной армии».

Правительство Франции не сразу сдало свои позиции; однако, оно не решилось прибегнуть к крайним мерам и ограничилось попыткой дискредитировать генерала Врангеля в глазах общества и русских воинских частей в лагерях. В официозном сообщении происшедшие события были тенденциозно обрисованы, а принимаемые меры, побуждавшие русских ехать в Бразилию и совдепию, объяснялись не более и не менее как чувствами гуманности!

У нас открыто глумились над таким объяснением и такой французской гуманностью. Мы возлагали наши надежды именно на генерала Врангеля, зная, что он позаботится об устройстве армии. То, что произошло на Лемносе, не могло посметь повториться в Галлиполи, и это французские власти отлично знали. У нас было оружие и у нас был ген. Кутепов. Мы терпеливо ждали решения нашего командования и дождались августа 1921 г.

Обращение генерала Врангеля и русской национальной общественности к братским славянским народам Сербии и Болгарии принесло плоды. Добровольцы и казаки, пройдя тяжелые испытания как в период Белой Борьбы, так и в Галлиполи, показали высокое проявление человеческого духа, стойкости и верности идее.
Будущий король Югославии, престолонаследник Александр и царь болгарский Борис посчитали за долг принять к себе этих русских людей, которые, нет сомнения, проявят свои положительные качества и станут творческой и производительной силой в их странах.
Пехотная дивизия была принята в Болгарию и растворилась на различных гражданских работах. Туда же попала и часть казаков. Кавалерийская дивизия была перевезена через греческий порт Салоники и поездами в Югославию, а также и часть казачьих частей.

Нашей коннице престолонаследник Александр, благородный и преданный друг Императорской России, поручил и доверил охрану всех границ нового Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев в течение 1921-1922 года. Это доверие благородного Монарха конница выполнила с честью. На долю Конной артиллерии выпала охрана границы с Албанией. Граница самая тяжелая в смысле культурных удобств и природных, диких условий; почти безводное, с козьими тропами Плато Проклятья было уделом нашей 4-й и соседней 3-й батареи. Враги черногорцев, албанские «комиты» — отличные стрелки — стали также нашей заботой. Эта служба была лишь отголоском Белой Борьбы и благодарностью за гостеприимство.

С отъездом из Галлиполи закрылась еще одна страница Белого Движения.
Начался новый период — период идейной борьбы за спасение нашей угнетаемой Родины. Приказом Главнокомандующего, генерала Врангеля, от 22 ноября 1921 года было образовано Общество Галлиполийцев. В приказе сказано:
«Вы целый год несли крест. Теперь, в память галлиполийского сидения, этот крест вы носите на своей груди. Объедините же вокруг этого креста русских людей. Держите высоко русское имя и никому не давайте русского знамени в обиду».

Возможно, что когда-нибудь, в далеком будущем, забрезжет день славы для наших полузабытых скромных Белых Вождей, офицеров и тысяч русских юношей, принесших свою жизнь в жертву за свободную Россию. Но нас, теперь уже последних, малых числом, Галлиполийцев, тогда не будет на свете.
На очередной ноябрьской встрече членов Общества Галлиполийцев 21 ноября 1984 года было прочтено письмо из России. Это письмо было напечатано в газете Новое Русское Слово, но, как и каждое сообщение, предано забвению. Его бы стоило сохранить в памяти и для далекого будущего.

Открытое письмо участникам Белогвардейского движения
Я не уверен, что это письмо успеет дойти. Все меньше вас остается в живых. Но я шлю его, может быть, вопреки здравому смыслу, в одной только надежде еще хоть кого-нибудь застать.
Мне 22 года, и я живу в Москве, здесь же и родился. Как и все мои сверстники, я с детства слышал, как геройская Красная армия разбила белогвардейцев и принесла народу свободу. Как и все, я этому верил. Так уж нас тут воспитывают: на героизме красных и подлости белых.
Однако последнее время странные вещи творятся на свете. В среде моих друзей привычные ценности сдвинулись. В наших разговорах, в песнях, которые мы поем, не красные выглядят героями. Наши сердца, наше сочувствие — на стороне белых.
Красная армия отстояла свободу? Но где она? (Не армия, конечно, — она-то на месте, — а свобода.)
Те из нас, кто еще не спился, начинают крепко задумываться. Читаешь газету — все хорошо: счастье, равенство, энтузиазм, свобода. Смотришь вокруг — все иначе: пьянство, несправедливость, ложь и рабство. Конечно, далеко не все из нас готовы вслух об этом сказать, да и самим себе признаться бывает нелегко. Но где-то хотя бы подсознательно почти все думают так же.
Уже поколение наших родителей сделало героя гражданской войны, красного нач. дивизии Василия Ивановича Чапаева посмешищем, героем похабных анекдотов. Вот он, суд народа.
И наоборот, офицеры Белой армии все больше становятся для нас образцом чести и благородства. Конечно, мы очень мало про вас знаем. Книги М. Булгакова достать очень трудно. Газеты тех лет в библиотеках не выдаются. Учебники истории, несомненно, врут. Но несмотря на этот недостаток информации (или благодаря ему), в городском молодежном фольклоре сложился героический образ белого офицера, сознающего свою обреченность но мужественно встречающего смерть за правое дело.

Вам, вероятно, трудно представить такую картину. Восьмидесятые годы 20- го века. Тесная московская квартира. В комнате собралась молодежь. Кто-то берет гитару и негромко запевает. Остальные подтягивают. Это может быть новая подпольная песня или даже легально разрешенная песня из старого кинофильма, но осмысленная по новому...

Нас уже не хватает в шеренгах по восемь, 
И героям наскучил солдатский жаргон, 
И кресты вышивает последняя осень 
По истертому золоту наших погон...

Не падайте духом, поручик Голицын, 
Корнет Оболенский, налейте вина