Магнитные бури нашего Отечества

ВИЦЕ-ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ КЕНЯ.

Кеня Стародубцев умер в университетской больнице г. Каракаса 16-го марта этого года на руках у двух кадет, пришедших его проведать.
За несколько дней до его кончины нам сообщили, что далеко от Каракаса в г. Маракаибо лежит тяжело больной одинокий и беспомощный бывший кадет Крымского кадетско корпуса, фельдфебель 8-го выпуска Иннокентий Константинович Стародубцев.

По случайности в Маракаибо в это время оказался член нашего Объединения Дима Брылкин, с которым нам удалось связаться по телефону. Он немедленно разыскал больного, положение которого оказалось, действительно, очень серьезным: целый ряд хронических болезней подточили его организм и он лежал одинокий и беспомощный в своей маленькой квартирке на чердаке многоэтажного дома.
Мы решили перевезти его немедленно для лечения в Каракас. Дима сообщил ему это наше решение и Кеня, всегда такой самостоятельный и независимый, кротко на это согласился.
Мы вылетели за ним рано утром и уже в 9 часов утра были у него на квартире, найдя его в ужасном состоянии. От долгого недоедания он очень исхудал и, вместе с тем, весь опух. Любое физическое усилие его утомляло, так что одеть его и собрать скромный чемоданчик заняло у нас с Димой половину дня. Только к 2-м часам нам удалось снести его на руках к автомобилю, который отвез нас по знойным улицам на аэродром, где уже готов был к отлету огромный аэроплан. Не дожидаясь помощи пожарных, мы, взвалив его на спину, внесли его по лестнице в огромный „джет" и часам к 5-ти привезли его домой.
Он, хоть и устал с дороги, был счастлив. Наконец кончилось это ужасное одиночество. Наконец вокруг люди, русские люди и хозяин даже бывший кадет, правда, не крымец, но что поделаешь, счастье никогда не бывает полным. Хозяйка дома сразу заговорила его, немедленно началось усиленное питание: чай, молоко, сухарики — ничего более существенное организм не принимал. Появился доктор.
Внимание окружающих, звонки однокашников ободрили больного и все мы, включая его самого, размечтались: он еще поправится и вернется домой к себе здоровым. Но после всестороннего докторского осмотра стало ясно, что ряд хронических болезней, вплоть до требующих сложных хирургических вмешательств, делали его положение безвыходным.

Мы сидели в коридоре больницы в ожидании результатов, мимо нас спешили куда-то доктора, санитары, посетители. Кеня, всегда такой аккуратный и благообразный, сидел растрепанный и безучастный к общей суете. Вдруг к нему подлетела прехорошенькая и белоснежная сестра милосердия, обняла его, разгладила растрепанные седые волосы и рассыпалась в комплиментах. Ах, какой же это симпатичный старичек! Да какая же у него прекрасная борода, да как же я обожаю такие усы!... Хороший психолог, она угадала его душевное состояние. Старый, смертельно больной крымский вице-фельдфебель встрепенулся, приосанился и пригладил машинально пышные и, действительно прекрасные седые усы. Он было потянулся встать, но бренное больное тело, опухшее и изнуренное тяжким недугом, не повиновалось.
Сестра погладила его еще раз, вспорхнула как птичка и скрылась, оставив за собой облако дурманящих духов (может быть это был всего лишь запах хлороформа), а мы, больной и здоровый, забыв недуги и заботы, провожали ее зачарованными глазами.
Кеня пришел в себя первым.
„Борис", сказал он „нельзя ли бы здесь где-нибудь купить гребешок?" и обрадовавшийся Борис помчался в местную аптеку — это было первое желание, выраженное больным.
Получив гребешок, он старательно причесался, расчесал бороду и усы, но красивым стал не для нее, а для неумолимого старого доктора, который потребовал немедленного помещения в больницу, куда мы отвезли его сразу же не заезжая домой.

Это, как сейчас мы видим, было ошибкой. Нам нужно было отвезти его „домой", туда где все ему было так знакомо и так дорого — где в углу перед русской иконой теплилась лампадка, где все говорили на родном языке, где все напоминало ему давно прошедшие милые годы. Где он отведал душистого чая, где успел отведать две-три ложки настоящего борща (совсем такого, каким кормили его еще в крымском корпусе).
Но мы отвезли его в больницу, где его сразу подключили к всевозможным трубкам и проводам к целому ряду бутылок, бутылей и аппаратов. Три дня еще он честно боролся, судорожно цепляясь за жизнь. На третий день больное сердце отказалось работать и Кеня Стародубцев внезапно скончался.

Похороны его были торжественны — десять кадет стояло у его гроба, кадетский хор прекрасно пел. Наконец, после долгих, долгих лет Кеня оказался в своей компании.
Если бы не отвезли Кеню в больницу, если бы он остался „дома", он успел бы рассказать нам о своей жизни и мы передали бы его на этих страницах нашим читателям. Но в больнице трубки и провода мешали и он не смог рассказать нам ничего.

Мы знаем, что Кеня сибиряк; что окончил он Крымский кадетский корпус фельдфебелем в 1928-м году, после корпуса Кеня попал в Бельгию, там учился в университете, женился на бельгийке, там у него родилась дочь. Но все пошло совершенно по другому пути. Он бросил учебу, превратился в артиста, музыканта „кабарэ" и пользовался большим успехом не только у русской публики, но и у бельгийцев. В Брюсселе все знали Кеню, приходили послушать, когда он пел под аккомпанемент гитары или струнного оркестра.

Потом он попал в Венесуэлу и мы всречаем его в первые годы на улицах Каракаса. Кеня метался в поисках счастья и благополучия. Мы видим его золотоискателем в изодранных трусах и загорелым на берегах тропической реки, почти что на экваторе. Много золота Кеня не добыл. Он пропадает из нашего поля зрения на долгие годы и мы снова встречаемся с ним на Съезде кадет в Каракасе. Он уже осел в Маракаибо, как будто бы с женой развелся, как будто она умерла.

Кеня работает по распределению газет и журналов, у него свой киоск на одной из главных улиц города. Дочь кончает образование в Лондоне, выходит замуж за доктора-итальянца и поселяется где-то в далекой Сардинии.
Кеня остается один... Последние годы он живет сугубым холостяком, без друзей, вдали от своих однокашников. Редкие русские люди в далеком городе стараются по мере сил и возможностей помочь земляку, но он отказывается от всякой помощи, он никого не хочет видеть, никого не принимает и за год до своей кончины едет к своей дочери в Сардинию с надеждой остаться там доживать свой век. Но из этого ничего не получается и он возвращается умирать в свою скромную квартирку.
Там у него какие-то поблекшие фотографии, там на стуле, рядом с кроватью, тикает старый будильник видавший виды, старый друг, деливший с ним минуты одиночества, там его скромная колекция почтовых марок, маленькая библиотечка старых затрепаных книг, его единственных друзей...
Там, наконец, на дне чемодана, заботливо завернутые и вот уже скоро 60 лет хранимые драгоценности. Драгоценности, сопровождавшие его по дорогам удач и неудач, по дорогам Европы и Америки — фельдфебельские погоны Крымского Кадетского Корпуса.

Эти погоны были переданы нам, вместе с его портретом, его дочерью, приехавшей в Венесуэлу недели две после его смерти. На последнем собрании Объединения эти погоны были торжественно переданы для хранения старшему крымцу. Эти погоны примирили нас посмертно со старым вице-фельдфебелем.

Больше половины века совсем рядом с нами жил человек, судьба которого была столь сходна с нашей; человек, который бережно хранил в своем сердце все то, что так бережно храним и мы, человек, который любил все то, что так любим и мы, а мы этого не знали или просто не хотели знать. Сейчас, когда его не стало, нам бесконечно жаль, что за все эти годы у нас не оказалось времени бросить все наши дела, найти его в далеком Маракаибо и обнять его, как обняла его совершенно чужая, но чуткая сестра милосердия в госпитале.

Кто знает, может быть, наше участие и своевременные заботы продолжили бы жизнь бравого фельдфебеля на несколько лишних лет.

Бюллетень Ко 18
Борис Плотников
Каракас, Венесуэла.